Эдриенн Янг - Небеса в бездне [litres с оптимизированной обложкой]

Я пыталась справиться с подступающими слезами, обжигавшими глаза.

– Как вы спасли его?

Она положила нож на стол и посмотрела на меня.

– Они принесли его в дом, и я увидела, что рана настолько глубока, что внутренности вываливаются наружу. Я не сомневалась, что он умрет. Но он выжил. Его кожа и мышцы были порваны, но артерии и внутренние органы остались целы. Я зашила рану, и хотя потребовалось много времени, он поправился. И Фиске тоже.

– Но тогда почему он не стал рабом? – спросила я. Резкие слова повисли в воздухе между нами.

Она помолчала.

– Должен был стать. Но рана оказалась настолько серьезной, что нам пришлось оставить его здесь, в своем доме, и заботиться о нем днем и ночью. Я не знаю, как это произошло, но он стал частью нашей семьи. Любовь Фиске к Ири передалась и нам. – Ее глаза снова засияли.

– Значит, Ири стал Рики?

Она кивнула:

– Да. Ири отрекся от своего прошлого. Потребовалось время, но Рики приняли его. Боги иногда шутят.

Я прищурилась.

– Что это значит?

– Это значит, что они иногда создают семьи какими-то другими, особенными путями. – Встав из-за стола, она вытащила из корзины новую порцию чеснока. – Fjotra, – едва слышно произнесла она.

– Fjotra – это кровные узы. Они же не братья, – поправила я ее.

– Это munstrondfjotra – узы тела. Salfjotra – это душевное родство.

Я уставилась на нее:

– Эта связь возникает, когда сердце разбито. Через боль, потери и тоску. Они связаны чем-то гораздо более глубоким, чем нам дано осознать. И поэтому Ири и вошел в нашу семью.

Я перестала сдерживать навернувшиеся на глаза слезы. Потому что хорошо понимала, о чем она говорит. То же самое у меня было с Майрой. Связь, рожденная из слез.

Ири и Инге не были близкими по крови, но Ири смотрел на нее, как на мать. А она принимала его, как сына. И мне не надо было спрашивать ее, как она смогла полюбить его. Ири был чист сердцем, он обладал тем, чего у меня никогда не было. И он был отважен. Не боялся любить и отдавать себя другим. Люди всегда тянулись к нему, и я гордилась тем, что он мой брат. По тем же причинам, по которым Инге его полюбила.

В дверях возникла тень, и я подняла голову и увидела Руну. На ней была накидка с капюшоном. Она немного настороженно посмотрела на меня и положила на стол небольшую вязанку дров. Я сразу поняла, что это – священное дерево. Я крепче стиснула пестик и уставилась на чесночные дольки, вспоминая, как она прикасалась к Ири на празднике Адалгилди. Как смотрела на него нежным взглядом, раскрасневшись от счастья.

Она взяла корзину с шалфеем со стола и принялась промывать стебли в миске с водой. Затем тщательно обсушила чистой тканью и, связав стебли, повесила на стене около огня.

– Для чего это? – спросила я.

– Это лекарства, – ответила Руна. – Чеснок помогает от разных болезней, от ран. А шалфей – от кожных болезней, от живота и зубной боли…

– А это? – Я кивнула на пучок веток малины. Ягод на них уже давно не было.

– Это для Гайды. Мы воспользуемся ими, когда родится ребенок. – Она связала второй пучок шалфея и повесила на стену. – У вас в Хайлли есть лекарь?

Я кивнула, избегая ее взгляда.

– Я училась у Инге почти четыре года.

– Она уже может лечить сама. – Инге гордо улыбнулась.

Руна зарделась. Когда она обернулась к огню, я медленно протянула руку и взяла со стола кусок священного дерева.

– Нам нужны еще горшки. – Инге вздохнула.

Я опустила руку на колени.

– Скоро вернусь.

Я продолжила молоть чеснок, по-прежнему прижимая руку к себе, чтобы снизить нагрузку на плечо.

– Так, значит, вы с Ири… – Я не знала, какое слово использовать.

– Да. – Но тепло мгновенно исчезло из ее голоса. Она приготовилась защищаться.

– И поэтому он…

– Возможно, и поэтому тоже. Я не знаю.

Я прислонилась к столу, глядя на нее.

– Тогда почему вы не поженились?

– Поженимся. Отец хотел дождаться его возвращения из Аурвангера. – Ее голос изменился, стал мягче. – Он собирался сказать тебе.

Я снова вернулась к работе. Я не желала знать, что планировал сделать Ири. Он ушел. Завел новую семью и больше ничего не был мне должен.

На следующее утро я обнаружила около своей постели кусок священного дерева и маленькую тупую стамеску. Должно быть, Инге видела, что меня заинтересовало, и помогла мне. Я уже не в первый раз убеждалась в том, что она была гораздо наблюдательнее, чем казалось.

Скрестив ноги, я уселась во дворе, наблюдая, как тонкие завитки древесной стружки осыпаются с грубого куска дерева всякий раз, как я провожу по нему стамеской. Стружка сыпалась на землю, разлетаясь по снегу. Фиске стоял рядом с Халвардом около дома, наблюдая, как мальчик учится метать топор. После праздника Адалгилди он держался сам по себе, занимаясь своими делами, и я стала понимать, какой он на самом деле. Юноша словно витал где-то в облаках, словно существовал не здесь, а в каком-то другом мире. И все же его присутствие было очень ощутимо. Плотное и тяжелое, безмолвное, но живое. Оно чувствовалось везде. И всегда.

Фиске внимательно смотрел, как Халвард шагнул вперед, поднял вверх руку с топором, слегка отведя назад, а затем резко метнул его.

Топор с громким стуком ударился о ствол сосны. Этот звук был настолько знакомым, что на меня накатили воспоминания. Закусив губу, я смотрела, как он снова и снова повторяет бросок. Фиске тихо наставлял его, наблюдая за броском, и вскоре Халвард переложил топор в другую руку. По тому, как он держал топор, я могла сказать, что ему недоставало силы.

Халвард вздохнул и понурил голову, когда рукоятка топора ударилась о дерево и топор с глухим стуком упал на землю.

– Еще раз, – приказал Фиске, подходя к дереву и поднимая топор.

Еще раз.

Голос Ири эхом раздавался у меня в голове.

Еще раз, Элин.

Халвард встряхнул руками, прежде чем снова взять топор, но не стал спорить. Он снова выставил вперед локти и метнул оружие. И на этот раз промахнулся, лезвие ударилось о дерево под углом, и топор отскочил влево.

Фиске снова вернулся к нему с топором, глядя поверх меня, и я поняла, что он смотрит на что-то у меня за спиной. Обернувшись, я заметила Гайду, стоявшую на тропинке. Ее длинные темные волосы были заплетены в две косы, концы касались ее ладоней, сжимавших большой живот. Она пристально смотрела на меня, в ее прищуренных глазах светилась та же ненависть, что и вчера.

Я смахнула опилки с колен, проведя изогнутым концом инструмента по верхней части деревянного бруска, чтобы придать ему округлую форму. Фигурка матери, которую хранил мой отец, так износилась, что приобрела лоснящийся темно-серый оттенок. Он каждую ночь сжимал ее в мозолистых ладонях, нашептывая молитвы о душе матери, и я делала то же самое для Ири. А затем мы менялись фигурками, опустившись на колени в свете пылающего очага в нашем доме у фьорда. Я поднесла брусок к лицу и вдохнула свежий аромат древесины. Я всегда верила, что душа мамы нашла дорогу в Солберг. И они с Ири снова встретились.