Филипп Крамер - Мир Чаши. Дочь алхимика

Красная луна взошла, когда она ступила на кромку холма — границу между живой землей и отполированным неведомой силой камнем. Потоки знакомо оплели девушку, делясь Силой, баюкая и согревая ее, но сейчас Жозефина не отдавалась их ласкающей, подвижной игре, а сосредоточенно ждала: ждала того, что, как она чувствовала, даст ответы на старые вопросы.

Ночное око начало подниматься, осветив Каменный Стол — и Потоки в центре плато сплелись, обретая некий порядок, выстраиваясь в единую струю; воздух там помутнел, замерцал, будто бы истечение Силы стало видимым и обычному глазу, и в его мерцании соткалась почти непрозрачная и не принадлежащая этому миру фигура. Жозефина ступила на камень и пошла к ней.

Это действительно была очень немолодая женщина, но только селяне и могли назвать ее бабкой — пусть время и оставило свои глубокие следы на ее теле, но не смогло украсть ее природную красоту и умалить величие и силу, внятные всякому, кто жил среди людей. Дочь Серебра остановилась за десять шагов и поклонилась величественной старухе, Матери рода ее отца.

— Явилась выгнать нас и отсюда?! — Выплеск ярости так ударил по обнаженным, чувствительным нервам эмпата, что, не будь Жозефина сама магом и нобле, сознающей свое право находиться здесь и отчаянную необходимость получить ответы, она бы попятилась, а затем и вовсе бросилась прочь. — Вы, поднебесные чистоплюи, лишили нас крыльев и изгнали с нашей земли!.. Вы ничего не смогли или даже не захотели им противопоставить, а мои дети сражались до последнего! Они все погибли в бою, и я была последней: я видела, как они ушли, один за другим! И только старшего моего сына нет ни среди мертвых, ни среди живых…

— Его зовут Себастьян? — отреагировала Жозефина на самое важное из сказанного могучей старухой. Остальное тоже немаловажно, но это можно узнать и потом…

— Я не знаю, о ком ты говоришь, девочка с Высоких холмов, — у нее не осталось высокомерия — в нем не было никакой нужды; только застарелая усталость и безнадежность. Одиночество тоже осталось там, далеко, на камнях ее замка, которые стали пылью вместе с залившей их кровью ее детей.

— Мы — родичи… — терпеливо продолжала Жозефина; не дослушав, старуха перебила:

— Наши роды разделились очень давно, в нас не осталось общей крови! Говори, зачем пришла сюда, и уходи. Вы нас изгнали, а потом отказались от нас, но Реннан отомстит вам.

Никогда прежде не слышанное имя резануло ее, затронуло что-то очень глубинное, куда она и сама заглядывала очень редко. Так, услышав в трактирном разговоре полупьяных собеседников, на единственный вечер сведенных судьбой за одним столом, некое имя, когда-то такое родное и дорогое и многие годы уже мысленно похороненное, вскидываешься и чувствуешь, как открывшейся раной вздрагивает душа.

— Реннан… — повторила Жозефина, пробуя созвучие на вкус, и заторопилась, чувствуя, что время и приступ более-менее благодушного настроения старухи на исходе. — Я уверена, что мы говорим об одном человеке, и он — мой отец. Я знала его под именем Себастьян Штерн. Он погиб, когда я была совсем маленькой, но я чувствую, что он жив; во всяком случае — не мертв. Если я покажу некую вещь, вы ведь сможете понять, что она принадлежала Реннану?

— Покажи.

Она выудила из-за пазухи драгоценный отцовский перстень и, не снимая с шеи удерживавшего его шнурка, показала призраку.

— Ближе… чтобы я могла рассмотреть.

Расползающийся по телу холодный страх — не случится ли чего с перстнем? — был отправлен глубоко вовнутрь и тщательно придавлен. Жозефина подошла ближе, и опалесцирующая фигура склонилась вперед, рассматривая отцовское наследие. Раздался тихий смех.

— Остроумно… очень остроумно… да, без сомнения, это работа Реннана — только он мог такое придумать… Не советую тебе надевать его, дорогуша. — В глазах старухи наконец-то мелькнуло что-то кроме усталости и ненависти, и оно было подозрительно похоже не то на веселье, не то на удовлетворение. — Ха… Спасибо тебе. Наши роды мертвы, а ты принесла мне сразу две хорошие вести. Теперь я могу уйти; уйти спокойно.

— Как он работает?

Снова смех — звонкий, колокольчиком.

— Это ты должна понять сама. Дети всегда разбирают наследие своих отцов…

Всей кожей ощущая, как уходит отпущенное на разговор время, девушка взмолилась:

— Назовите хотя бы имя вашего рода!

— Зачем тебе? — Теперь вокруг старухи росла и росла отрешенность — после стольких лет безнадежного ожидания она наконец готовилась уйти туда, где встретит Покой. — Нас больше нет.

— Я хочу знать род моего отца, — был жесткий ответ. — Я хочу, чтобы это имя жило на земле.

— Орбо, — равнодушно бросила старуха.

— Его можно вернуть? — задала Жозефина самый важный вопрос. Мерцающие глаза, смотрящие в не здесь, приняли ее взгляд.

— Я знаю, где мы с ним встретимся.

— Хотела бы и я с ним встретиться при жизни…

— Да разве это — жизнь? — жест рукой, обводящий изуродованный, осиротевший холм, застывший в вечном беге хаос потоков Силы, и их самих — двух Матерей двух родов, один из которых погиб, а второй угасал.

— Где встретитесь? — Сердце отстукивало последние мгновения, и каждое слово из призрачных уст было ценнее любой, даже самой редкой магической книги.

— Расскажи, каким был герб твоей матери, — с безмятежной улыбкой попросила Мать рода Орбо, будто не услышав обращенного к ней вопроса. Жозефина молча показала ей гербовой перстень. — О, вот как… Он все-таки нашел своего Единорога. Спасибо… — Не переставая смеяться, призрачная фигура начала распадаться, исчезая, уходя туда, куда не может заглянуть живой…

— Передайте, что я его жду! — крикнула Жозефина вслед уходящей старухе. С нее словно опадали внешние, похожие на светящийся туман слои, а когда осталась только опалесцирующая середина, похожая на бутон, она расцвела поверху желтовато сияющим ореолом и втянулась, уйдя куда-то вниз, в холм. Истаял разлившийся в воздухе смех, и оплетающие и пронизывающие все вокруг потоки задвигались вначале будто сонно, лениво, потом же вовсе стали останавливаться, замирать, укладываться и уходить глубоко вниз; за какие-то мгновения замкнутый хаос струящихся потоков превратился в несколько замерших ручейков да пару изогнутых коряг, торчащих со дна и начисто обглоданных. Несколько жалея об утрате столь дивного места и искренне радуясь за старуху, наконец узнавшую что-то о сыне и обретшую свой покой, Жозефина медленно опустилась в середине плато, скрестив ноги и подобрав под себя пятки — чтобы под красной луной попрощаться с этим местом и помолиться всем обитающим здесь Силам о встрече с отцом.

Луна покинула небосвод, кровавой каплей упав за зубчатый край леса, и девушка поднялась, двигаясь четко и со смыслом, как в ритуале, все еще охваченная нездешностью этого разговора, чувством скольжения над реальностью — которое ей еще предстояло испытать не раз: так говорило сердце, а она уже привыкла к нему прислушиваться.