Дмитрий Колодан - Мю Цефея. Шторм и штиль

Фонари над улицей давно погасли. На проспекте пыхтит ранний трамвай. Нежно-розовый свет подкрашивает грязные крыши, пробивается сквозь трубы паровых коммуникаций. Снег на крышах искрится, словно темный бархат под прожектором. Силуэты радиоантенн на крышах плавятся и подрагивают. Розовый свет переходит в желтый, желтый переходит в оранжевый. Серые стены домов тонут в огненном зареве. Птицы поют, а воздух свежий и сладкий, как березовый сок.

Это лучшее, что я видел в своей жизни.

Но если я когда-нибудь встречу владельца Машины или хотя бы почтальона Ириску — а я хорошо научился ждать, — я убью их.

Вон на стене дагеротипия. Не знаю уж, почему на флоте не приживаются новомодные фотографии, однако их и впрямь никто не держит на виду. Примета, что ли, такая? Все не успеваю спросить — да и нужно ли?

На снимке мы, все шестеро, лыбимся, как дурные, и смотрим куда-то вверх. Позже я расскажу, что там видно было-то смешного… времени-то хватит, да? Вот и я так думаю.

Шестеро.

Валька, старший, даже расправил как-то вечную прорезь между мохнатыми бровями, и — чудная вещь! — оказалось, что глаза-то у здоровяка совершенно детские, чистые, обаятельно изумленные. Талек, тот, как и всегда: чистое личико, ухи врастопырку, ямочка на щеке и широко распахнутые глаза бешеной, накурившейся опия крысы. Яд благородного безумия, а то. Котька — он Котька и есть: белый весь, особенно волосы и брови, голый по пояс, потому как душно ему. Чуть подвсплыл, бедолага.

А дальше — это я.

Да говорю! Сам бы не поверил. Хотя — годы и не то делают, а тут, на срезе событий, сами понимаете, как время движется. Летит… нет, не летит. Плывет, собака. Плывет.

На дагеротипии мы все куда симпатичнее, чем тут, в жизни.

Даже я.

Влад отодвинул рукопись и наклонил голову, присматриваясь к обшарпанным краям верхних листов. Струя стылого воздуха из вентиляции нехотя ворошила их, пряча от глаз имя автора.

— Ловко, — нехотя признал Влад и снял очки. Уставился в окно, даже сквозь занавески переливавшееся цветными сполохами. Цыкнул больным с утра зубом и набулькал из графина в стакан. — Но разве эта… дымовая завеса — самое важное наше задание?

— Кое-кому, — лениво заявила Тамара, — настрого запретили с утра пить.

Влад дернул плечом: мало ли чего кому запретили — и ахнул стакан махом. Зажмурился, засопел сердито, пережидая пожар в глотке. Так и не научился пить, подумал про себя, почти не зло. Так и не научился… салабон. Лимончику бы, да где те лимончики.

От кабинетной работы воротило с души, а больные косточки пальцев левой руки жгло огнем.

Тамара приподнялась на локте со змеиной грацией, смотрела неторопливым змеиным взглядом, сужая зрачки почти незаметно, потом медленно высунула кончик языка. Темная, недобрая. Родная.

— Дак-ть, ночь уже почти, — зачем-то поспешил влезть Тихонов. Суетливо засмеялся, голосом пересушенного жизнью юнца, с подвизгом и истерическим вызовом. Даже голос у парня оказался — за волосы и лицом о столешницу, тоскливо подумал Влад. Отвратность. Поддержка в подобном исполнении и та казалась противной, несмотря на остроумие. Ночь…

Вслух сказал иначе:

— Сделано с умом и чувством, согласен. Но не избыточное ли значение придаем этим… временным эффектам? Не хватим ли через край с объемом потребного труда? Согласитесь, самое большее — год, и уже немногие вспомнят, как выглядело это… — Влад сдержал смешок, — «полярное сияние». Немногие вспомнят, еще меньше будет тех, кто поверит вспомнившим. Спишется на привычные байки, стремление приврать, приукрасить, какие-то… — неопределенное движение пальцев, — болезни душевные. На худой конец, всегда можно обвинить лучистые удары, верно? Сам Гарин…

— Это если явления останутся временными.

Тамара перевела взгляд на посетителя. Взгляд изменился: проняло даже ее.

— Маловероятно, конечно, — невозмутимо продолжал Тихонов. — Все так. Маловероятно. Но, сами помните, лучше перебдеть, чем…

Влад кивнул, чудовищным усилием не поежившись. Ссылки на отцов науки по нынешним временам могли дорого обойтись как оспаривающим, так и цитирующим труды оных. К дьяволу! И потом — что, убудет от него? Будто в первый раз все затягивается и откладывается с их неподъемным громоздким делом, будто он и не слышал о вымерзших на севере мамонтах! Сияния, конечно, прекратятся уже через неделю, утечку пресекли своевременно, промежуточные шлюзы позволят избежать эдаких казусов в дальнейшем — однако этот самый Тихонов же не с Сахалина заявился, он ведь тут и работал раньше? Что, он меньше Влада смыслит в механике дела? Ай… Кроме того… Кроме того, всегда существует вероятность перекрестной проверки, верно? Куда легче просто подмахнуть резолюцию, запустить в работу, позволить отыскаться объяснению еще одного сопутствующего явления… и продолжить то, ради чего они морозят здесь цвет российской научно-технической революции, отборных бойцов и комиссаров.

— Решено. Завтра же запускаем в работу. Для начала нужно на совесть потрудиться, разобраться с историческими трудами, коллега Тихонов, а уж потом займемся современными исследованиями.

Влад наклонился над столом, быстрыми порывистыми штрихами выписывая строчку за строчкой. Посетитель не упустил лестное обращение, зарделся слегка, хрустнул пальцами, глаза мгновенно заволокло дымкой тщеславия. Влад хмыкнул, потер висок.

— Но уж если мы возьмемся за это, то никаких проволочек я не потерплю. Потому что нам не простит этого человечество… я уже молчу про Академию.

Тихонов сглотнул, сграбастал какие-то свои бумажки, закивал и бросился вон из кабинета. Тамара прошипела что-то вслед — негромко. Вот, подумал Влад печально, еще одна головная боль. Рано или поздно с нею придется что-то делать.

Он прошел к окошку, отдернул занавеску, пристально уставился на громоздкий баллон, разворачивающийся к приемному шлюзу, раздергивавшемуся в стороны. Растерянно посмотрел на стакан в руке, опять оказавшийся полнехоньким.

— Навозный жук, — проворчал под нос. — Знаешь, Тамар, сколько навоза остается после слонов в африканской саванне? Чертова прорва. Просто заваливают мудрые слоны все вокруг своим навозом! А потом откочевывают. И тогда в дело вступают навозные жуки, способные ферментировать, разобрать на части и пустить в дело любую дрянь. Проходит время — и от слонов не остается даже навоза, не говоря уж о следах. Полезные животинки, да?

Тамара подошла сзади, кожа ее, казалось, слегка шелестела, будто чешуйчатая шкура настоящей змеюги. Влад понял — почуял, — что она обнажена. Мысленно застонал, пряча подальше воспоминание о директиве, поступившей относительно профанки Марченко из самого губкома.