Дмитрий Колодан - Мю Цефея. Шторм и штиль

Шли дожди, пару раз так и вовсе переходившие в свирепые ливни, но речка местная так и не сдюжила выйти в нынешнем году из берегов, а ведь через два годика на третий имела обыкновение взбрыкивать. В урочное время зацвела сирень, не упустили поры укутаться в белоснежную пену цветения черешни и яблони. Юнцы продолжали мутузить друг дружку на задворках фабзавуча, девушки — жеманиться, высматривая жениха посостоятельнее, а то и гуляя с нэпманами за побрякушки или тряпки. Газеты сообщали о стройках и производстве, о школах и урожаях, о партии и академии — все чаще и вовсе стремившейся укрыться в тени игрушечных главарей этих самых новонарожденных людей.

Тихонов — и тот не давал о себе знать, так что постепенно Влад отучился прятать револьвер под подушкой, ограничившись парой добротных ножей в укромных секретиках.

Влад устроился в школу, поначалу обрадованный возможностью списать некоторые странности в поведении на рассеянность недотепы-учителя. Тамара учила танцам тех самых девиц, что охмуряли нэпманов.

Ни один из них так и не отучился прислушиваться по ночам, но тихого потрескивания полуразрушенного свода больше не доносилось. Так не могло продолжаться долго.

— Я должен быть среди них, — сказал Влад твердо и печально. — Не знать, что происходит, не иметь возможности помочь…

— Хорошо, — отчужденно сказала Тамара. — Это очень хорошо. Да.

Он развернулся с обидой и разочарованием. Ждал, что она скажет то, что тянуло в другую сторону, что пудовым якорем удерживало на месте: с нею он тоже должен быть, может, даже больше, чем среди ученых… Не дождался вот. И понял, что не одного его источило изнутри нечто не названное вслух уже много дней.

— Что случилось, милая? — спросил Влад, подавшись вперед. Ну же, предательски потребовало сердце, ну же, скажи, что все ни к черту, что пора убегать, действовать, дышать, двигаться. И можно будет жить, не расставаясь с тобой — потому что этого я не хочу, не могу, не…

— Мне написала Иренка, — выдохнула Тамара без привычного шипения. Грустной, маленькой и нежной оказалась она в эту минуту, и Владу до боли захотелось обнять, укрыть, защитить. Было ясно, впрочем, что защита изрядно запоздала. — Моя дочка, — добавила Тамара, кивнув. — Я ей нужна, сильно нужна. Понимаешь?

Влад стиснул зубы. Как же удобно это для него — и как больно сознавать, что ты можешь так расценивать женщину, которая… свою женщину. Не понадобится думать о легенде, об укрытии, о способах скрыть природу Тамары. За себя он не боялся — ученый не должен жить вне науки.

— Так что я поеду к ней.

Влад кивнул, но Тамара тут же вскочила, и скользнула близко-близко, и прижала палец к его губам.

— Нет. Без тебя, жизнь моя. Без тебя.

— …

— Я тебе прощаю. Все сделанное прощаю и не сделанное. И что хотел, и что был обязан совершить.

Тут уж сердце просто остановилось у его груди. Тамара шептала заполошно-быстро, горячо, совершенно по-человечески, и он сам не мог понять, откуда на них эта одежда, и зачем, и почему терпеть такое неудобство, и находил ее губы, и кожу на шее, и ключицу, и напряженную вздымающуюся грудь.

Они долго и неистово молчали друг с другом. А поутру Влад не нашел вещей Тамары.

Ушла она, оставив коротенькую записку.

«Прощаю тебе и то, что сделаешь потом».

— А я? — безнадежно спросил Влад у кого-то, кто вливал и вливал в серынь сумерек розовую кровь зари.

Максимка резво заряжает оружие. Мал еще.

Впереди корабля несется вал шуги, все быстрее смерзающейся в огромный клинок. Вряд ли в туче найдется цель для такого оружия. Оно для другого.

Спустя некоторое время я спрыгну на ледяной полумесяц и уже там смогу ударить в полную силу. Когда и если понадобится. Первым обычно бьет Тоха — и охулки не дает.

На палубу выкарабкивается Талек. Впереди срез событий расширяется, переходя в единственный известный нам родничок нового мира. Возможно, где-то существуют и другие младенческие темечки, доступные для славного удара, но может статься, что их уже нет.

Если мы взорвемся здесь, то просто разломаем игрушку ученых мужей. Но если сумеем забраться в родничок, тогда можно будет переделать ее на наш собственный лад.

Туча вырастает до немыслимых размеров, на мгновение мне кажется, что это прорываются в срез Древние. Я боюсь почти до обморока, в том и состоит мой дар.

Страх и лень — силы, что довели нас всех до нынешнего момента, что свернули плоскость в шар, сцедили флогистон и похитили хрусталь небес. Двигатели прогресса. Сердце, смысл и сила Научно-технической Революции.

— А тада, наука? — спросил Витька-тракторист, жуя огромный ломоть хлеба с салом. Слушал он душевно, вылупив глаза и потрясенно кивая. Влад редко решался рассказать хоть малую часть своих скорбей, но только не здесь.

Вечер запал роскошный, прохладный, душистый, травы переговаривались по-над рекой. Стало слишком темно для работы, и пахари собрались в полевой стан, похлебать борща и послушать баек. Здоровенный сом с трех мужиков шел за первосортную завирушку, но и похождения мелкотравчатого учителя со школы, пытавшегося выбиться в академики, встречали ничуть не меньшее одобрение.

Не говорить никому и ничего Влад не сумел бы. А так — молчать только о Тамаре выходило как-то. Молчать и не спиться. Не разрушить себя вконец. Сберечь, пусть и не знаешь, чего ради.

— Сколько раз можно пытаться? — спросил Влад громко, надсадно. — Десять. Двадцать. Потом просто руки опускаются.

— Ага, — кивнул Витька, почесав голову. — Надо другое поле распахивать, раз это не родит.

Влад засмеялся, нет — загоготал. Звонко и весело бросил смех в лицо небу, так и не превратившему землю в обломок льда. Не жалел уже об этом, как давно перестал думать об утраченных возможностях в лаборатории.

Только горечь от потери Тамары обжигала, как и раньше, пусть и стала потусклей.

— Да вот и распахиваю, — сказал Влад, удерживая себя тут.

Засмеялись все, многие хлопали ладошами по лавкам: даешь, Лютый, огня, молодчага! Лютым в деревне прозвали Влада практически сразу — хотя норов старался не казать, наоборот, не отставал ни в гульбе, ни в работе. Пристало: Лютый и Лютый. Витька да пара товарищей, с которыми сошелся чуть ближе, звали иной раз под настроение «наукой». И это Влад тоже принимал с ухмылкой.

Спать улеглись рано: вставать ведь надо чуть свет. Весной день год кормит, угу. Влад провалился в сон, едва забравшись в стог, и даже когда выдернул оттуда распсиховавшийся Витька, не сразу понял, что сон этот уже пропал.

Перла река. С утробным грохотом поднимались волны, толкущиеся, будто разъяренное стадо. Вода бурлила черно и свирепо, подмывая берега, затопляя свежезасеянные поля. Вдалеке страшно и отчаянно ревели движками тракторы, спеша к деревне: предупредить, спасти. Безнадежно опаздывая, если поглядеть на прибывающую воду.