Оксана Алексеева - Ген бессмертия [СИ]

— Сколько тебе лет?

— Девяносто шесть. Вампиры отсчитывают возраст после Ритуала. А умер я в двадцать пять.

— Умер?

— Ну да. Это такая фигня, необходимая для обращения. Страшно и больно, но недолго.

— Ты правда был актером?

— Был.

— Расскажи мне все. Я буду останавливать тебя, если мне будет непонятно. Но ты рассказывай.

И я начал говорить. О Мастерах и Детях, об их связи, о Тысячах и Императоре, о начавшейся Второй Войне, о Гемме, о том, что делал после обращения, где жил, как мы узнали о ней самой и даже о вампирском безумии. О том, что такие, как Игорь, возможно, наш шанс на спасение. Вчера я видел, как сильно дрожали его руки — слишком человеческая реакция для того, кто уже десятки лет мертв. И еще он умеет плакать. Я не смог бы выдавить ни слезинки, даже если бы от этого зависела жизнь… Насти. Это умение проходит буквально через несколько лет после обращения, ведь наши эмоции неумолимо изменяются. Но Игорь меня поразил. Если бы я наверняка не знал, что он вампир, то решил бы, что он смертный со странным запахом. В нем не произошло вообще никаких эмоциональных изменений, которые всегда наблюдаются у вампиров! Конечно, в таком возрасте только мы можем ощутить разницу, но после трехсот лет вампиры становятся настолько неэмоциональны, что это видят даже смертные. И размышляя всю ночь, я вдруг подумал, что эмоции пропадают из-за того, что смысл нашего существования — удовлетворение простейших потребностей. А жизнь ради себя бессмысленна или со временем становится таковой. Игорь, который ни одного дня не жил ради себя, внутри остался более человечным. Он присматривает за всеми своими потомками, помнит дни рождения каждого из двадцати четырех внуков, близко к сердцу принимает все их взлеты и падения, хотя лично ни с одним не общался, остался жить в России, чтобы быть подальше от Управления и его заданий, не убил ни одного вампира или человека, пишет какую-то монографию по психологии, работает с наслаждением, сопереживает каждому своему пациенту — это я узнал уже давно, а вчера… он боялся за нас, а не за себя. Один пример сохранения эмоционального фона в случае Игоря, безусловно, пока ничего не доказывает. Но эту гипотезу стоит проверить. И если моя догадка верна, то… мир станет значительно скучнее.

— Алекс, — тихо перебила мой длинный монолог Настя. — А почему ты не продолжил свое любимое дело, как Игорь?

Я рассмеялся.

— Есть несколько видов деятельности, которым вампирам запрещено заниматься. И актерство — один из них. Понимаешь, почему?

— Да… — она подумала. — Вы не изменяетесь, и люди могут это заметить. Но можно же быть актером в каком-нибудь маленьком театре. Им вряд ли грозит мировая известность! Избегать камер и популярности…

— В век цифровых технологий это довольно сложно. Но дело даже в другом. Любой актер, выходя на сцену, осознанно или подсознательно хочет признания. Мы все… немного эксгибиционисты.

И она улыбнулась! Вот, это то самое, чего я и хотел в конце нашего длинного разговора. Значит, она способна принять все то, что я на нее вылил, если может улыбаться.

— Алекс, а почему ты стер воспоминание о нашем поцелуе? Я понимаю, что это… немного странно, но раз уж он был, то я все равно бы потом вспомнила, — она так и не дождалась моего ответа, а я старательно делал вид, что очень занят мытьем посуды. — Алекс, послушай, я не злюсь на тебя. Тем более, что сама его спровоцировала.

Ты спровоцировала? Может и так, может и так.

— Потому что постоянно хочу повторить и продолжить. Меня не останавливает наше кровное родство.

— Оу, — она заметно смутилась и, снова краснея, отвела глаза. Я слышал, как ее сердце ускорило ритм. Она судорожно искала повод сменить тему. — Расскажи мне теперь про охотников.

Настя.

Я была на грани истерики, если не сказать — буйного помешательства. Или я все же слетела с катушек, и происходящее — только плод моего больного воображения. Еще немного — и я очнусь в белой палате, как полтора года назад. А может, на этот раз мне повезет, и я проснусь от длинного и мучительного сна.

К сожалению, это был не сон. И чем больше рассказывал Алекс, тем сильнее повышалась вероятность, что это просто сумасшествие. Слишком много всего! Слишком! Вчерашнее объяснить разумными доводами невозможно, но самое худшее — это его красные глаза и вырастающие клыки. Если бы не они, то я бы убедила себя в том, что у него линзы, и все это — просто глупая шутка. Но шутка явно затянулась.

Когда он мне вернул удаленный кусочек памяти, я очень отчетливо вспомнила, как он подошел ко мне, как провел пальцами по волосам и поцеловал. И тогда я ощутила то, о чем на сеансах у психолога не могла и мечтать. Я тогда не просто хотела его. Я желала этого до такой степени, что все остальное перестало иметь смысл. И вспомнила его слова: «Забудь все, что произошло после того, как мы вышли из твоей комнаты». И даже вспомнила, как забыла! Оставшись в комнате одна, я все сидела и сидела, не находя ни единого разумного объяснения происходящему.

Раз я до сих пор не проснулась, значит, окончательно сбрендила. Поэтому можно пойти и задавать вопросы. Мой рассудок не всесилен — рано или поздно он мне скажет: «Все, милочка, дальше придумывать детали я не в состоянии». Я внимательно слушала Алекса, а заодно и по-новому взглянула на него. Мне кажется, что со стороны нас могли бы принять за брата с сестрой — нет, мы не сильно похожи, но что-то в нем есть… от меня. Во мне от него. Ужасно.

Об охотниках, чья кровь тоже течет в моих жилах, Алекс сказал следующее:

— Если Геммные займут трон, то рано или поздно мы перестанем ненавидеть охотников. Это, так сказать, один из пунктов их предвыборной компании. Но произойдет это не завтра. Учти, если ты им расскажешь о том, что с тобой сделал один из Соколов, они накажут любого, кого смогут поймать, в том числе и меня.

Я уже успела узнать, что именно он убил моего отчима. И почему-то это убийство во мне не вызвало должного протеста.

— Но… как я им смогу о чем-то рассказать? Где я их встречу?

Он на мгновение закусил губу, но потом как будто заставил себя ответить:

— Ты можешь захотеть найти своего отца или других родных.

— Он жив?! Ты знаешь его?

— Не знаю. Предполагаю, что жив. Охотники часто доживают до двухсот. Болезни смертных или банальные несчастные случаи им не грозят.

Я вытаращила глаза еще сильнее. А до этого думала, что это невозможно.

— Ничего себе! Но долгую жизнь я от него не унаследовала?

— Нет.

— Жаль! — я пока не давала себе труда всерьез задуматься о смерти, но, очевидно, что было бы неплохо оттянуть конец.

Алекс улыбнулся, а мое сердце снова остановилось. Так, теперь это совсем не к месту.

— Я предлагаю тебе еще более длинную жизнь.