Александра Лисина - Вожак

— У охотников есть вожак? — неподдельно изумился Лакр.

— У вас, поди, в каждом ситте есть, так что же вы хотите от нас? У Стражей они тоже когда-то были, у эльфов вон владыки… Чем охотники хуже?

— Но я думал, охотники подчиняются эльфам!

— Чушь, — фыркнула Гончая. — Они подчиняются вожаку. Всегда. А вожак заключил соглашение с золотыми об охране границ их леса. Вот и все. Только поэтому охотники делают эту работу. И, заметьте, вовсе не ради денег, хотя и плата за их труды достойная. А что им еще делать-то? Штаны дома просиживать? Подвиги в огороде совершать? Перед детишками бахвалиться?

— Но это ж такая сила…

— Охотники привязаны к Проклятому лесу, Терг, — со слабой улыбкой пояснила Белка. — Их сила идет от Лабиринта, от нашего дома и не может поддерживать их вдалеке отсюда. Именно поэтому охотники крайне редко покидают Новые земли. Поэтому им не место в Интарисе или в Ланнии. Поэтому же они начнут быстро стареть вдали от источника. И поэтому же им жизненно важно постоянно пребывать возле кордонов — это плата за полученную силу. Небольшой побочный эффект и гарантия того, что опасная стая никогда не сорвется с привязи. Теперь понимаешь, почему вы никогда о них не слышали?

Братья озадаченно крякнули.

— Значит, это уже навсегда? — наконец рискнул уточнить Лакр.

— Да, рыжий.

— И нет никакого способа обратить это вспять?

Гончая покачала головой.

— Раз изменившись, охотники уже никогда не станут прежними.

— И они все на это согласились?

— Представь себе. Хотя кое-кого я честно отговаривала.

— А ты? — вдруг спросил Стрегон. — Что это дало тебе? Я так понимаю, охотники тебя уважают и знают, кто ты и как такой стала. Но ты ведь тоже не можешь отсюда уйти, так?

Белка ненадолго задумалась.

— В чем-то ты прав, конечно: я не могу отказаться от пределов. Да и не хочу их покидать, если честно. Брадорас правильно сказал: держат они нас. Здесь теперь мой дом, моя семья, моя стая… Здесь все, что мне дорого и чем я живу. Может, это не самый лучший дом, может, он слишком своенравен и порой опасен. — Она глубоко вздохнула. — Но ты бы понял меня, если бы прожил не один десяток лет в страхе и одиночестве. Если бы без конца носил одну и ту же личину, боясь снять ее хотя бы на миг. Если бы день за днем просыпался от мысли, что твой взгляд или простое касание сделали кому-то больно. И если бы понимал, каково это — убивать ненароком, всего лишь неосторожным движением бровей.

Стрегон несильно вздрогнул: как ни странно, но именно это он хорошо понимал.

— Знаешь, — неожиданно улыбнулась Белка, — когда появились первые охотники… я имею в виду тех, настоящих, которых мы изменили… я впервые поняла, что могу без опаски с кем-то разговаривать. Могу прийти на тренировку без перчаток, и это не вызовет никаких проблем. Могу пройтись с другом вдоль границы, остановиться на ночлег и уснуть, не думая, как бы мне понадежнее укрыть спину. Я даже с Гончими не могла быть настолько открытой. Это как рассвет после долгих лет мрака. Как живая вода для умирающего в пустыне. И это невероятное облегчение — знать, что с ними я умею не только убивать.

Тирриниэль тихо вздохнул.

— Значит, Таррэн все-таки нашел способ…

— Да, Тиль. Странный, невероятный способ, но он работает: охотники не поддаются моей магии. Так что не волнуйся за Шира — с ним ничего не случится. И ты можешь быть уверенным, что в эту ночь на меня никто не покусится.

— Бел, а как же?..

— Погоди, — мягко остановила его Белка. — Знаю, что все это ново и непривычно, но такие вещи надо обсуждать на свежую голову. Поэтому не спеши с выводами и подожди до утра, ладно? А завтра я все тебе объясню.

Стрегон проснулся в удивительной тишине. Непривычной, непонятной и необъяснимой в дремучем лесу, где за каждым листочком и каждым корешком — бурная, хоть и невидимая постороннему глазу жизнь: то мошки зашелестят крылышками, то зверь вдали заревет, то мелочь какая-нибудь тявкнет, то ветка колыхнется на ветру… А тут — ничего. Будто мир внезапно вымер. А может, просто заснул?

Стрегон приподнялся на локте и настороженно прислушался. Но в лесу было по-прежнему тихо, хотя внешне, казалось, ничего не изменилось: те же могучие палисандры вокруг, та же трава, темное небо, уже подсвеченное первыми стрелами рассвета… остроухие спутники, разумеется, выспались и даже перекусить наверняка успели — им для отдыха требовалось гораздо меньше времени, чем смертным.

Нехорошо, конечно, что они сумели подняться совершенно неслышно, но вполне простительно — все вчера вымотались до предела. Вот только настораживает, что пришедшие в себя темные, включая Лана и Картиса, зачем-то собрались вокруг ясеня и сидели с абсолютно непонятными выражениями на физиономиях. Бледные, неподвижные, как статуи, с горящими глазами, по которым только и можно признать, что живые…

Стрегон нахмурился и тоже сел. Рядом немедленно пошевелился Терг. Внезапно открыл глаза, рассмотрел озабоченно прикусившего губу вожака и тут же поднялся, незаметно пнув по пути остальных. Секунду спустя сверху донесся еще один шорох — это Лакр, чувствующий опасность не хуже иного зверя, сполз с облюбованной вчера ветки. Точно так же, как остальные, он оглядел эльфов. Сообразил, что это ненормально, и плавно потянулся за оружием.

Однако перворожденные отнюдь не выглядели встревоженными. На их лицах не отражалось беспокойство, а позы не были напряженными или угрожающими. Скорее, эльфы ненадолго выпали из реальности, целиком обратившись в слух. А их горящие глаза сияли так, будто во тьме зажгли сразу три десятка магических светильников.

Тирриниэль прикрыл веки, едва заметно покачиваясь в такт одному ему слышной музыке. С наслаждением вдыхал каждую оброненную ноту, впитывал всем существом, тянулся навстречу. И застывший мир внимал этому чуду тоже.

Стрегон, нахмурившись еще больше, снова прислушался. Сперва было очень тихо, как если бы он попал на безжизненный остров. Затем ему почудился непонятный звук, словно кто-то неосторожно задел струну эльфийской арфы. А еще через пару минут, когда в ушах уже зазвенело от напряжения, необычный звук повторился. Затем прозвучал еще и еще, словно просыпаясь. Меняя тональность и силу, складываясь в очень далекую, тихую, но удивительно притягательную мелодию, которую какой-то безумец рискнул исполнять посреди Проклятого леса.

Он узнал ее сразу — по неуловимому аромату эльфийской магии и чарующему привкусу чуда. Ошеломленно вздрогнул, а потом обессиленно обмяк: это было невозможно, невероятно, неправильно, но эльфийская флейта на самом деле звучала в предрассветном лесу. Ни о чем не просила, никого не ждала, не грустила. Она просто была, эта удивительная мелодия. Та самая, которую Белка когда-то играла для Курша.