Максим Далин - По полной луне

— Какое… — отозвалась тётя Люся, ставя на стол чугунок, из которого пахло чем-то мясным и прекрасным. — Отгулы у него. В лесу он.

— В лесу? — огорчился я. — Как так? Я-то надеялся, что он меня дождётся… за грибами… договаривались…

— А что? — удивилась тётя Люся. — Вернётся, я думаю, сегодня к утру, отдохнёт — и пойдёте. Ох, он и место нашёл! Белых там — одни шляпки носит, ножки в корзину не влазят. Специально тебе хотел показать.

Я мотнул головой.

— Э… погоди. А почему к утру-то? Что же, он в лесу ночевать будет?

В лице тёти Люси что-то на миг изменилось, но, быть может, это мне показалось.

— Я сказала «к утру»? — удивилась она. — Да нет, к вечеру, конечно. Разве, может, припозднится…

В чугунке оказался невообразимый деликатес из нежнейшего мяса неопределимой принадлежности, картошки, лучка и грибов. Вряд ли он имел имя в кухне от кутюр, но тётя Люся, как истый поэт кулинарии, готовила по вдохновению, никому не подражая и никогда не повторяясь.

— Не пойму, что это за мясо, — сказал я, уминая вторую порцию. — Не свинина, не баранина…

— А заяц, — тётя Люся улыбнулась. — Житья нет от них, от оглашенных. Участочек-то наш, за шоссе, помнишь? Так ведь зимой все яблони поточили, ироды — и нет на них погибели… В этом году лапником завяжу, пусть носы себе поганые поколют…

— Дядя Саша их из мести, значит? — рассмеялся я. — Он что же, охотником заделался? Ружьё завёл?

— Да нет, вроде, специально не охотится… если набегут только… где ему с ружьём-то, он и стрелять не умеет…

Надо же, подумал я. Как же он их ловит? Чудит дядя Саша. Капканы, что ли, ставит на огороде? Я решил расспросить его, когда он, наконец, вернётся из лесу.

После пира с зайчатиной я смог, наконец, передать тёте Люсе все приветы и подарки — опыт подсказывал, что до обеда она не стала бы меня слушать. Её привёл в истинный восторг маленький проигрыватель и пяток флешек, заполненных фильмами «про любовь» и «про смешное», подобранными женой с учётом вкусов и пожеланий провинциальной родни.

— По телевизору смотреть нечего, муть одна, — рассматривая гаджет, жаловалась тётя Люся. — Сериалы про уголовников, и те еле ловит. Так и одичать недолго. Тут хоть посмеяться-то… Не забудь сказать спасибо Вере, уважила…

И был милый вечер с чаем, феноменальным малиновым вареньем и каким-то забавным фильмом, который тётя Люся заставила меня посмотреть из солидарности с жителями провинции. Потом меня уложили спать на старый диван в гостиной, пухлый, как сдобная булка.

Почему-то вдали от Питера засыпается очень быстро. Воздух, слишком чистый для жителей мегаполиса, опьяняет, как алкоголь. Я отключился, как только лёг, успев подумать, что дядя Саша и впрямь припозднился…

Проснулся я от возни в прихожей.

Уже светало, но рассвет ещё едва серел; комната полнилась той бледной мутью, какой, почему-то, никогда не бывает в питерском жилище — только в деревенском доме или вот такой провинциальной квартирке. Я услыхал голоса и понял, что вернулся дядя Саша.

— Спит? — спрашивал дядя Саша, умеряя профессиональный грузчиковский бас.

— Спит… тихо ты, не греми. В ванну залезай давай, несчастье моё… да не бросай ты на пол, мне потом паркет будет не оттереть… на газету положи.

Это было так странно и таинственно, что я встал, будто загипнотизированный, приоткрыл дверь и выглянул в прихожую.

Дядя Саша возвышался посреди неё, совершенно голый, но настолько грязный, что выглядел почти одетым. В зеркале отражалась его небритая и окровавленная физиономия с кроткими и, пожалуй, виноватыми глазами. Грязная и окровавленная одежда валялась кучей на подстеленной тётей Люсей газетке. Рядом с одеждой лежало ещё что-то, большое, кровавое и бесформенное.

— Бог мой, — вырвалось у меня. — Дядя Саша, что случилось?! На вас что, напали? Помочь?

Дядя Саша страшно смутился, протянул руку, смутился ещё больше, попытался обтереть её о страшно грязное бедро, протянул снова.

— Привет, Славик, — пробормотал он, едва не плача от смущения. — Да не, я тут… По болотине пришлось… Помыться вот надо… Мы сейчас… Люсь, поставь чайничек… и глоточек бы…

— Глоточек ему, — беззлобно проворчала тётя Люся. — Иди мойся уже! Вон, пол изгваздал…

Дядя Саша скрылся за дверью в совместный санузел. Тётя Люся сгребла тряпьё, бывшее, по-моему, спортивным костюмом, майкой и трусами, грязное, как последняя половая тряпка и разодранное по всем швам, и принялась деловито запихивать его в полиэтиленовый пакет для мусора.

— Тёть Люсь, — сказал я, чувствуя зверскую неловкость, — может, скорую вызвать? Или милицию?

Она посмотрела на меня потрясённо.

— Зачем это?

— Ну… — растерялся я вконец. — На дядю Сашу ведь это… напал кто-то…

И тут я опознал окровавленный шматок на газете.

Это был зверски убитый, прямо-таки растерзанный заяц, вернее, его полурасчленённый труп без головы и части шкуры.

Дикая сцена кровавого сражения дяди Саши со свирепым зайцем вызвала у меня приступ неудержимого хохота, который пришлось маскировать икотой.

Всхлипывая, я отследил, как тётя Люся взяла останки зайца и понесла их на кухню, будто это была потрошёная курица, добытая в магазине.

Я пошёл за ней. Она положила зайца в раковину и взглянула на меня устало и печально.

— Никто не нападал, — сказала тётя Люся, прислушиваясь к шуму воды в душе. — Просто Саня… как это называется… вероволк. Не хотели тебе говорить, но что тут будешь делать…

Признание это было сделано тем тоном, каким немолодые жёны сознаются, что их мужья в последнее время, к сожалению, зашибают.

Наверное, надо было ужаснуться, но на меня снова напал приступ неуместного хохота. Теперь для его сокрытия я закашлялся. Я не усомнился. Я просто не мог понять, что подразумевается под «вероволком» и как к этому относиться.

— Простыл, что ли? — поинтересовалась тётя Люся заботливо.

Мне стоило большого труда взять себя в руки.

— Нет, ничего… а давно дядя Саша…

— Уже года три… ты сядь, — тётя Люся поставила чайник, вынула из шкафчика бутылку своей фирменной клюквенной наливки, начала расставлять чайные чашки. — Как свекровь померла, в тот год. Весной. Да ты не бойся, все знают. Вон, даже начальство его в курсе, отгулы даёт, чтоб поправился.

Она как о запоях, снова подумал я.

— Только вот говорю-говорю обалдую, чтобы одежду снимал — нет! Стесняется. Ну и пожалуйста. Когда это лезет из него, он всегда одежду в клочья рвёт, да ещё, бывает, «молнией» и поцарапается, — огорчённо продолжала тётя Люся. — Я ему говорю: ты в свои дни заранее иди в лес и разденься, а он забывает, что ты будешь делать… костюм почти новый был…

— На зайцев охотится? — вырвалось у меня.

Тётя Люся кивнула.