Александр Бушков - Колдунья

Разочарование от гадания было настолько сильным, что слезы готовы были брызнуть из глаз, и она старательно сдерживалась, собрав в кулак весь свой характер, отнюдь не мягкий и вовсе не напоминавший натуру тех томных созданий, о которых так слезливо писывал господин Карамзин.

В девятнадцать лет пора уже обрести в жизни некоторую определенность – чего Ольге не удавалось до сих пор. Впереди была совершеннейшая неизвестность.

Главным образом из-за того, что она до сих пор не знала, кто же, собственно говоря, она такая. Ее воспитывали наравне с Татьяной Вязинской, не делая меж девушками ни малейших различий, о ней заботились, берегли и лелеяли точно так же, как единственную княжескую дочку, наследницу всего, что только у князя имелось, за всю жизнь ей ни словом, ни намеком, ни полувзглядом не показали, что она ниже.

И тем не менее Ольга Ивановна Ярчевская, всему свету известно, не более чем княжеская воспитанница. Девица, кровным родством ни с кем из обитателей усадьбы не связанная.

Еще несколько лет назад, выйдя из детства и начиная терзаться первыми взрослыми мыслями, она попыталась хоть что-то прояснить касательно своего происхождения и обстоятельств появления здесь – но за все эти годы не продвинулась ни на шажок. Впереди была та же глухая стена. Некий товарищ юности князя, человек благородного сословия, девятнадцать лет назад скончался вместе с женой во время какой-то очередной эпидемии, состояния после них не осталось, как и родственников. Вообще ничего не осталось, кроме младенца, которого благородно и взял к себе в дом князь Вязинский.

Именно так звучало то, что было известно как самой Ольге, так и всем окружающим. И с некоторых пор эта короткая «биография» ее категорически не устраивала.

Прежде всего потому, что никаких подробностей не удавалось доискаться. Более того, еще подростком она обнаружила, что князь откровенно в них путается: однажды сказал, что ее отец был офицером и умер, будучи в отпуску, в другой – что покойный служил по какому-то сугубо статскому департаменту. Один раз упомянул, что ее покойные родители обитали в Тульской губернии, другой – что младенца везли из-под Вологды. Ольга, в то время еще совсем молоденькая и наивная, не сумела промолчать и прямо обратила внимание князя на несообразности – после чего разговор о ее родителях уже не поднимался вообще, сводясь к той самой парочке фраз, что цитировались выше. Именно это старательно повторяли все, кого она, став постарше, поумнее и преисполнившись некоторой житейской опытности, пыталась расспрашивать уже не без хитрости.

А еще потому, что она никогда в жизни не слышала эту фамилию – Ярчевские – от кого бы то ни было. Никто не знал таких людей или их родственников, а это было странно: российское дворянство, связанное целой паутиной уз родства и свойства, по сути, представляло собою одну большую деревню наподобие близлежащей Вязинки. И тем не менее никто никогда не упоминал о Ярчевских. И Ольге давно уже приходило в голову, что фамилия эта просто выдумана, как и ее отчество.

Одно время она подозревала, что все гораздо проще, незамысловатее. Что она дочь не неведомого Ивана Ярчевского, а именно что князя Вязенского – но появившаяся на свет при обстоятельствах, о которых в светском обществе упоминать не принято. Они с Татьяной прекрасно знали, что князь, изъясняясь в духе эпохи, частенько дарил своим вниманием не только прелестниц из крепостного театра, но и достойных внимания юных жительниц округи из числа принадлежавших к крепостному сословию. Все это было в порядке вещей, делом совершенно житейским (все равно что пользоваться стаканами и тарелками из собственной буфетной). Могло оказаться, что в результате очередного галантного приключения его сиятельства остался сиротой младенчик женского пола (то бишь Ольга), и князь о дитяти позаботился именно таким образом: то ли из высокого душевного благородства, то ли по капризу души.

Одно время она всерьез пыталась высмотреть в обращении князя с ней какие-то особенные признаки, говорившие именно об отцовстве. И не находила. Временами князь с ней обращался даже теплее, чем с Татьяной, а временами с обеими держался так, словно они были для него чужими. Так ничего и не удалось установить со всей определенностью.

А ведь она уже вошла в тот возраст, когда следует думать о будущем. Не проводить же всю жизнь в непонятном качестве «княжеской воспитанницы»? Жутко представить, что она до старости так и будет ходить по этим коридорам… Нет, к ней все здесь прекрасно относились, господа как к равной, а люди – с подобающим почтением, но должно же наступить какое-то будущее? При том, что до сих пор на эту тему не звучало даже и намеков. По некоторым скупым обмолвкам можно было подозревать, что скромного приданого она все же удостоится… а что потом? Стать супругой какого-нибудь захолустного владельца полусотни душ, армейского поручика в глуши или мелкого петербургского чиновничка, ютящегося на верхнем этаже доходного дома?

Ей этого казалось мало. Трудно сказать, оформить в словах, чего она хотела и на что претендовала. Ольге просто-напросто хотелось жить заметно, ярко, интересно – как жили в свое время Бригадирша и ее подруги, ветреные красотки осьмнадцатого столетия, у которых пылкая любовь к мужьям как-то сочеталась с многочисленными плотскими романами и амурами, а жажда приключений заносила то в постель иноземного авантюриста (алхимика, бретера и шпиона – все вместе), то в самую гущу очередного заговора, где проигравших журили не в гостиной, а на плахе, то и вовсе уж загадочные и покрытые мраком тайны предприятия.

Хотелось не то чтобы блистать и покорять – просто хотелось жить интересно. Именно так она несколько раз и обращалась к Богу: «Господи, сделай мою жизнь интересной!» При одной только попытке представить себя супругой какого-нибудь коллежского регистратора (потрепанный капот, чад на кухне, вороватая прислуга в лице одной-единственной глупой бабы) или захолустного поручика где-нибудь в Тамбове или Оренбурге охватывало такое отчаяние, что впору утопиться. Определенная доля вины лежала, конечно, на романах из богатой княжеской библиотеки, но только что доля. Что-то было в самом Ольгином характере, пылком, беспокойном и упрямом, протестовавшее в полный голос против тусклой жизни…

Оттого-то она и возлагала немалые надежды на гадание – еще большие, чем Татьяна. Появление на лунном диске суженого, без сомнения, внесло бы в жизнь какую-то определенность, можно было бы хоть что-то узнать о будущем… и, быть может, набраться дерзости и попытаться его изменить. Но все внезапно сорвалось. Гадание по Дуняшиному рецепту, безусловно, действовало – но преподнесло совершеннейшие загадки, не поддающиеся толкованию…