Джон Краули - Бесконечные Вещи

— Что он имел в виду?

— Не знаю. — Они покинули площадь. Монастырь доминиканцев выглядел как офисное здание, хотя, возможно, это и были офисы церкви. Голубой свет флуоресцентных ламп. На мгновение ослепляющий, потом приглушенный. — Быть может, он имел в виду, что если церковные чиновники чувствуют, будто они должны убить философа, исследующего природу вещей, только для того, чтобы сохранить власть, тогда этот институт долго не продержится. Однажды он рухнет. Однажды он высохнет и ветер сдует его. И Бруно думал, что они знают это.

— Так и произошло?

— Да, так и произошло. Спустя сто лет у церкви больше не было власти убивать людей. А сегодня еще меньше.

— Значит, он был прав?

— Нет. Настоящую власть нельзя уничтожить мудростью или стыдом, иначе это произошло бы много лет назад. Посмотри на Советский Союз. Все еще стоит.

Они двинулись дальше. Империи уходят, по их остаткам бродят туристы.

— Они действительно убили его? — спросила Ру.

— Публично. Здесь, в Риме. На Кампо ди Фьоре.

— О, и где это?

— Ну, мне кажется, где-то недалеко, — сказал он. В его горле или груди возник странный смешок. — Мне кажется, где-то совсем рядом.

— Ты там был?

— Нет.

— Ладно, — сказала она. — Первым делом я должна кое-что купить. Тампоны. Не хочу идти дальше без них. Какая я дура, что не купила их раньше.

— Ладно.

— В нескольких улицах отсюда я видела... как там ее... farmacia [494] .— Она повернулась — ее вытянутая рука двигалась, словно стрелка часов — и указала. — Там. Я вернусь назад, куплю и найду тебя.

— Ладно.

— Как называется место, куда мы направляемся?

— Кампо ди Фьоре.

Она достала из сумочки карту, и они вместе нашли маленькую площадь.

— Да, — сказала она. — Смотри, отсюда получается треугольник. Иди прямо, я вернусь и найду тебя там.

— Ладно.

— Ладно?

— Ладно.

Она начала было засовывать карту в сумочку — сегодня утром она один раз взглянула на нее, чтобы сориентироваться, сложила и убрала, и все это время они шли вместе, — но вместо этого вынула ее и отдала Пирсу. Потом исчезла.

Пирс огляделся, чтобы понять, где он находится относительно карты. Он нашел перекресток, на котором стоял, и провел пальцем дорогу до Кампо ди Фьоре.

Ладно. Он пошел.

И через несколько минут оказался совсем не там, куда думал попасть. Он дошел до следующего угла, и там была совсем не та улица, которую он ожидал (или скорее надеялся и молился) найти. Он посмотрел на карту, потом на мир, потом опять на карту и никак не мог установить между ними связь. Он поворачивал карту так и эдак, пытаясь совместить ее с собственным положением и улицей, на которой находился, но никак не мог. Он прошел еще квартал. Солнце стояло в зените и не могло помочь. Он не мог выбрать дорогу.

Он заблудился.

Он не видел ни единой причины, почему он должен предпочесть один путь другому. Может быть, если он выберет дорогу, она незамедлительно приведет его в знакомое место, где он сможет сделать ясный выбор, но внутри себя он не видел ни единой причины. Именно Ру делала город понятным, потому что для нее все было ясно; он только разделял созданное ею упорядоченное пространство; без нее все мгновенно распадалось, он был не в силах удержать части мира вместе.

Быть может, он вообще не найдет ее или найдет через несколько часов, и тогда придется терпеть ее насмешки и недоумение. Ужасная мысль! Но еще больше его встревожила только что появившаяся мысль (он все еще не двигался, тараторящие молодые люди и нагруженные туристы обтекали его, как бурлящий ручей обтекает камень, pasticceria [495] на одной стороне улицы, магазин религиозных товаров на другой), что, возможно, он — очень ограниченный человек. Не просто невнимательный, бесполезный или забывчивый, но какой-то незаконченный. Который не знает и, несмотря на все усилия, не может понять, в какой точке пространства он находится или каким образом вещи и места вокруг него связаны друг с другом. Опыт или привычка смогли научить его передвигаться по местам, в которых он жил, а это могло бы создать видимость, что у него в голове есть карта окружающего его пространства, как у всех. Но у него нет. Просто нет. У него нет такой части тела или органа, как у всех; бывает же, что у человека нет глаза и он не может воспринимать пространство.

Он повернулся в одну сторону, потом в другую и пошел. Медленно и не глядя по сторонам, потому что оставил попытки понять, что делать и куда идти. Через какое-то время он остановился, столкнувшись с необходимостью выбора пути. Улица называлась Vietato l ’ affisione [496] (табличка висела на углу здания, в том месте, где, как он хорошо знал, находились названия римских улиц, но пересекавшая ее улица называлась, по-видимому, точно так же: Vietato l’affisione , Улица Древнего Несчастья [497] ?). Он вспомнил все случаи, когда стоял среди приятелей, вот так, как сейчас, стыдясь своего недоумения; или был настолько зачарован, что даже не замечал приятелей. Он находился в Конурбане, на пересечении двух улиц, рядом с фотомагазином, напротив магазина детской одежды. Он остановился, пытаясь найти дорогу к дому Роз Райдер. Там он сейчас и стоит.

— Эй! — Рука легла на его плечо. — Просыпайся.

— О, бог мой, — сказал он. — О, привет. Привет.

— Все в порядке, — сказала Ру.

Ее рука скользнула в его, и он поглядел туда, куда она указывала, на табличку с названием Кампо ди Фьоре, который не замечал раньше. Они двинулись в ту сторону, опять прошли мимо pasticceria и магазинчика, в котором продавались крестики и благовония. Он попытался рассказать ей о том, что понял, бродя без нее по улицам, в одиночестве; о том, что он теперь знал.

— Я знаю, — сказала она. — Я знаю, что ты имеешь в виду. Со мной такое бывает во сне. Идешь куда-то и уже не можешь вернуться обратно, где был. И не можешь вспомнить, где оставил вещи. Или их больше нет.

— Да. Но я не спал.

— Просто сосредоточься, — сказала она. Потом остановила его, взяла за плечи и посмотрела в глаза. — Как отсюда дойти до отеля? В каком направлении идти? Ты знаешь.

Он посмотрел на нее, и на лице Ру отразилась его растерянность.

— Неважно, — сказала она, отпуская его. — Спроси, когда не знаешь. Попроси помочь. Если нужна помощь, попроси. Вот и все.

— Ну.

— У мужчин это плохо получается. Все так говорят.

— Ты никогда не спрашиваешь. Я никогда не видел, чтобы ты спрашивала.

— Я всегда знаю.

— О. Хорошо. — Он не хотел говорить ей, как часто — внезапно он вспомнил длинный ряд таких случаев, похожих друг на друга, повторяющих какой-то уже далекий оригинал — как часто он спрашивал дорогу у прохожих, бездельников, занятых продавцов и сотен других, слушал их ответы, глядел туда, куда они указывали, стоял рядом с ними, пытаясь проследить за их пальцами, увидеть, если он мог увидеть, то, что видели они, и узнавал не так уж много; потом проходил квартал, милю или поворот и опять спрашивал. Он не рассказывал никому, даже себе, как плохо у него это получалось.