Андрей Мажоров - Дьявольский полдник

П а ш к а (сонно). Ах, вот вы как? Вы так вот? Догоню-догоню-догоню… Вот сейчас-сейчас-сейчас…

К а т я, хохоча во все горло, вылетает из шалаша. За ней выползает заспанный и лохматый П а ш к а, отирающий ладонью мокрое лицо и шею.

П а ш к а. Догоню — не помилую! (Бросается в погоню. Счастливая беготня вокруг шалаша и деревьев, впрочем, продолжается недолго. П а ш к а настигает К а т ю и обнимает ее. Секунда — и оба падают в сено — навзничь, раскинув руки.)

К а т я. Какое высокое небо… Облака плывут…

П а ш к а. Нравится место?

К а т я. Блаженство…

П а ш к а. Здесь на сто километров кругом — ни души.

К а т я. И на пять тысячелетий — тоже. Меня занимает только один вопрос…

П а ш к а. Неужели только один?

К а т я. Где мы будем встречаться зимой? И что станет с базой?

П а ш к а. Еще дожить надо. Вдруг не доживем?

К а т я. Не доживем, значит — в раю.

П а ш к а. Если рай был, то он был здесь. Истинный парадиз, как я только что слышал.

К а т я. Почему был? Он есть.

П а ш к а. Похоже…

К а т я. Только здесь и можно быть самим собой. Да?

П а ш к а. Здесь — можно…

К а т я. Кажется, время остановилось.

П а ш к а. А где-то там, в необозримых просторах космоса, к Земле летят две огромные ледяные глыбы. По расчетам, в 1833 году они могли ударить по Карельскому перешейку. Здесь даже не подозревали о возможной катастрофе. Один астрофизик меня просветил. Перед практикой. Просил заодно понаблюдать.

К а т я. Кентавры?

П а ш к а. Они. Потом, правда, эти кометы разойдутся и пройдут на приличном удалении, но вероятность столкновения была. Загадка в том, что кентавры то и дело меняли орбиты. И этот рай в одно мгновение мог стать адом. Или бушующим океаном.

К а т я. Какой ужас… Купнёмся?

П а ш к а. Йоган скоро прилетит.

К а т я. Ладно… Все равно. У тебя хоть есть время на увлечения. А я так устаю, что даже в Академии перестала бывать…

П а ш к а. Пани по-прежнему интересуется живописью?

К а т я. Летала раньше к скульпторам, инкогнито. Пушкин там часто бывал. Теперь не до этого.

П а ш к а. Укатала тебя твоя гарпия? Так злом и пышет.

К а т я. Зло, зло, зло… Сколько же в мире зла.

П а ш к а. Изучаешь пушкинский период — терпи.

К а т я. Почему мы, люди будущего, покорившие болезни, пространство и время, не можем справиться с простейшим злом?

П а ш к а. Потому что зло — это не абстракция. Это всегда конкретно. Вот, к примеру, комар. (Шлепает себя по шее.) Чтобы уничтожить зло, надо убивать его носителей.

К а т я. И мою старуху?

П а ш к а. Ты — молодая, красивая и здоровая. Она — старая, страшная и больная. Зло порождает зависть. А старость — категория вечная.

К а т я. Какая кошмарная баба, кто бы мог подумать… Но убивать нельзя. Просто я не ту тему взяла.

П а ш к а. Тема-то как раз хорошая. «Мистификаторы пушкинского времени…»

К а т я. «…Феномен гадалки Кирхгоф». А никаким феноменом там и не пахло.

П а ш к а. А как же — «погибнешь от белой лошади, белой головы и белого человека»?

К а т я. Вздор. Безграмотная мошенница.

П а ш к а. Не думаю, что так просто. Кстати, о мистике. Мне тут доносят, что в нашем доме появились какие-то призраки…

К а т я. Твоя «адаптация» доносит?

П а ш к а. Это негласный агент. Одна из форм глубинной разведки.

К а т я. Агент… Маруся Харина.

П а ш к а. Не надо за мной следить. У каждого — своя задача.

К а т я (садясь). Знаешь, если я тебе надоела, ты так и скажи. Понял? А в прятки со мной играть не надо.

П а ш к а. Глупость какая.

К а т я. Я сама видела, как ты к ней ночью бегал. Не звезды же наблюдать.

П а ш к а. Это был сбор фоновой информации. Для дневника полевой практики.

К а т я. Нахал ты, Алдонин.

П а ш к а. Ну полно… Ну, не злись. Знаешь же, как я тебя люблю. Да не было ничего, перестань. Болтали только.

К а т я. И что ты у нее насобирал? «Вести, что орет петух с насести?»

П а ш к а. Маруська говорит, по ночам во дворе стали бродить усопшие жильцы.

К а т я. Ты что — серьезно? Дура брякнула, а он повелся. Это шваль всякая шатается… К старухе моей всё ходят.

П а ш к а. А кто, например?

К а т я. Да кто только не ходит, всю переднюю затоптали. Ведьма старая… Приворотным зельем торгует, денег в рост дает… Так бы и дала по голове!

П а ш к а. Тогда тебе не к Александру Сергеевичу, а к Федору Михайловичу.

К а т я. Вот именно. Куда интересней! Кстати, Достоевского мне тоже обещали, только после третьего курса. А как твой… стропальщик?

П а ш к а. Кровельщик.

К а т я. Ну да. Странная тема какая.

П а ш к а. Ничего странного. В детстве родители подсунули мне одну книгу. Как простой крестьянин забрался на шпиль и починил ангела.

К а т я. А что тут изучать? Это же историография. Все и так известно.

П а ш к а. Когда я подрос, стал читать еще. Родители, пока не развелись, забрасывали в меня книги, как дрова в печку. И я узнал, что мой герой, вскоре после восхождения, спился и погиб. Представляешь? Такой человек и такой конец. Я не поверил, захотел разобраться.

К а т я. Тему сам предложил?

П а ш к а. На кафедре такой редкости даже обрадовались. Придумали легенду… И точно! Все оказалось не так просто. Оболгали его, Телушкина моего. Вернусь вот и развенчаю!

К а т я. Кто-то же первый выпустил…

П а ш к а. Есть один на примете. Писака дешевый… Вертится, вынюхивает… Странно только, что сам Купец его опекает. Прямо как наводчик.

К а т я. Подыгрывает?

П а ш к а. Зачем?

К а т я. Может, зависть? Такое у нас везде. Доберется человек до ангела, а его хвать за пятку — и вниз. А не залетай! Лучше напейся!

П а ш к а. Кровельщики вообще не пили. Ну, или немного. При их ремесле это было очень опасно.

К а т я. Да ладно. Я же видела…

П а ш к а. Он запил только после смерти Анисьи. Ему стало все равно. (Молчание.)

К а т я. А что с ней случилось?

П а ш к а. Она утопилась.

К а т я. Утопилась? От чего? Разве они не были счастливы?

П а ш к а (садясь). Еще как были! Но в том-то и дело… Анисья была крепостная, безпаспортная. В Питер пришла на заработки, тогда их на время отпускали. Но один дворник пустил ее к себе жить, да и обвенчался с ней потом. В паспорт свой вписал. И помер вскоре — старенький был. А Телушкин у того дворника угол снимал. И случилась у них с Анисьей любовь невозможная и по тому времени — преступная. И вместо того, чтобы после смерти мужа вернуться в деревню, она стала жить с Петром Михайловичем. И кто-то о том донес в Управу благочиния. Это означало катастрофу, ведь выкупить ее Петр тогда еще не мог. Это, так сказать, официальная версия. Короче, Анисья была потрясена неизбежной и, вероятно, слишком долгой разлукой. Если не сказать — вечной. Дождалась, когда он уйдет на работу и…

К а т я. Вот это — любовь… Не то, что у некоторых.

П а ш к а. Она ему руки лечила. Березовым отваром.