Рина Море - Огонь и Ветер [litres]

Я подошла к изголовью владыки. Удивленные лица обернулись ко мне, но я уже отодвинула золотом шитый ворот, нырнула пальцами под рубаху к горячей коже.

– Вы утомлены, Ваше Величество. Позвольте облегчить Вашу усталость? – спросила тихо, нажимая на каменно-твердые мышцы.

Он посмотрел на меня, запрокинув голову, молча и, как мне показалось, удивленно. Потом отвел взгляд, вернулся к прерванному разговору. Что ж, не возражает – значит, согласен.

У него смуглая кожа – темное золото с красным отблеском. Такая горячая, что можно обжечься. Атласно-гладкая на ощупь. Широченные плечи. Шея всегда напряжена. Неудивительно – слишком большую тяжесть этой шее приходится нести. Мощные мышцы сжаты – с трудом удается пробиться сквозь этот камень к нежным, уязвимым точкам. У меня слишком слабые руки. Но я смогу. Я хорошо чувствую чью-то боль. Девы-саганы это умеют. В какой-то книге, уж не помню где – сборнике сказок, наверное? – читала, что вошедшие в силу стихий ницы способны исцелять любую хворь. Нашим мужчинам это не дано. Мужская стихия – сражение, женская – созидание.

Его кожа и впрямь слишком, слишком горяча. Это уже почти больно. Как смотрят на меня другие девы! Принцесса Данаяль! Братья императора! Я не гляжу на них, но чувствую их удивление щекочущим, повисшим вокруг меня грозовым напряжением. Как будто я совершила нечто недозволенное, выходящее за рамки.

Возможно. Ведь я осмелилась без приказа подойти к Его Величеству. Заговорить первой, что немыслимо по правилам этикета. Дотронуться до него… Кажется, благородным л’лэарди и вовсе запрещено касаться чужого полуобнаженного мужчины… тем более публично. Ой. И как я на это решилась? А я просто не раздумывала ни секунды. Иногда со мной такое случается. Вдохновение, которое толкает на страшные вещи.

Что ж, Его Величество повел себя довольно благородно – промолчал на мою невероятную дерзость. Хотя, может, он просто не нашел слов от изумления? Но в любом случае, не думаю, что в дальнейшем он решит меня как-то покарать за то, что посягнула на его шею и плечи. В невесты мне – на четверть человеку – и так не грозит попасть, если смотреть правде в глаза. Девы расскажут о моем поступке своим родителям, и весь свет будет надо мною смеяться. Ну так я же собираюсь убежать. Что мне за дело, над кем смеются за морями-океанами бывшие сородичи?

Зато я дотронулась до императора. Волосы у него песчано-русые. А все-таки с легкой рыжинкой. Очень жесткие на ощупь. Ну что мне было уже терять?

Я погладила его щеку, коснулась виска. Целых две секунды мои ладони обнимали его беззащитную шею, слышали пульс его артерий. Потом стало невыносимо горячо. Его кожа будто горела изнутри. Пришлось отнять руки. Ладони болели, как обожженные.

Император не обращал на меня никакого внимания. Он слушал л’лэарди Эльяс. Бывают таланты, которым достаточно говорить о самых незначительных пустяках: о погоде, о потерянной перед самой поездкой, чем-то ценной ленточке отца, о двести лет хранившемся в шкатулке живом жемчуге, потускневшем через минуту после того, как его извлекли на свет, – и все будут слушать неотрывно, и больше того – всматриваться в рассказчика, как зачарованные.

Она невозмутимо щебетала, сидя у ног императора, будто болтала со старым приятелем, и мимика ее, подвижная, как у водяных, гипнотизировала своей игрой – она была и растерявшимся отцом, и жемчугом, проспавшим двести лет во тьме, дождем и солнцем.

– Ваше Величество, а вы слышали последнюю новость о доме Ароев? – заговорщицки понижая голос. Оглянулась на столпившихся вокруг дев, прикусила пухлую нижнюю губку:

– Л’лэарди, вам никто не говорил, что подслушивать нехорошо?

Некоторые из дев даже покраснели, но, как показалось мне, от негодования. Император слегка усмехнулся.

– Она уже императрицей себя вообразила? – отчетливо громкий шепот во внезапно рухнувшей тишине.

– Ваше Императорское Величество, позволите спросить? – сквозь толпу невест пробилась беловолосая водяная, склонилась в низком реверансе. Получив милостивый кивок, смело продолжила: – Когда мы объявим войну анманцам?

Повисла тишина.

– Мы заключили пакт о ненападении с империей Анман, – наконец сказал владыка.

– Но ведь они сами его нарушают! Они грабят наши торговые судна, убивают и захватывают в плен наших граждан. Разве вы не будете защищать ваших подданных?

– Ни одна капля крови моих подданных не останется неотмщенной, – резко и четко, будто оглашая приговор суда, отрезал император.

– Благодарю вас, Ваше Величество, – водяная быстро прижалась губами к его руке и поспешно отступила в толпу.

– В-ваше Императорское В-величество… – К скамье пробралась моя земляная. Язык у нее слегка заплетался. – П-позвольте выразить глубочайшее почтение и восхищение и… – кажется, она сама запуталась, что хотела сказать. Император отвернулся от нее к горбоносому.

– Пора второй нести… – негромко.

Горбоносый слегка поклонился в знак согласия. Как по неслышимой команде, новая процессия лакеев шагнула в круг света с бокалами на подносах.

– Я пью эту чашу за вас, девы! – провозгласил Его Величество.

Это вино крепкое до слез.

– До дна! – приказал император.

Я отдала пустой бокал голему. Голова кружилась. Прекрасная л’лэарди Эльяс с негромким вскриком выронила пустой бокал в траву, ее саму спас от падения вовремя подоспевший император. Ее тело выгнулось дугой, нежное лицо исказилось в ужасной гримасе, губы расползлись в оскале, как у дикого зверя, обнажив зубы и розовые десны… и в следующий миг она завыла.

То ли крик, то ли стон, исполненный мучения, ноги колотят по земле, отшвыривая юбки, неприлично, до самых колен, обнажившись, руки царапают землю, вцепилась в браслет-эскринас, пытается содрать.

– Лекаря! – заорал император.

Но вместо лекарей в конце аллеи показалась процессия в черных хламидах. Впереди важно выступал жрец в богато расшитых черными и красными каменьями одеждах. За ним следом молодые жрецы тащили нечто, скрытое под белым полотном. Перед императором установили треножник на львиных лапах, поддерживающий золотой обруч. Жрецы уронили в обруч то, что несли, сдернули покров – это оказался огромный хрустальный шар.

Его величество самолично прижал руку извивающейся в судорогах л’лэарди Эльяс к поверхности шара. Тот затрясся, загудел, заволокся непроглядной чернотою. Жрец в богатых одеждах застрочил что-то в маленькой книжице, макая золотое перо в протянутую молодым жрецом чернильницу.

Горбоносый выдергивал из толпы дев, отрывисто диктовал жрецу имена. Кудряшка Юмалита дрожала с головы до пят. Дева-водяная закатывала глаза, готовясь упасть в обморок. Я заметила, горбоносый выбирал первыми тех, кто вел себя странно, и затем передавал их лекарям. Но и он не всех углядел – где-то в толпе раздался крик, одна из невест растолкала других дев, бросилась бежать куда-то в сад, выдирая на себе волосы. Кажется, они что-то подмешали в вино. Даже мой послушный ветер недовольно и болезненно царапался, рвался в небо, не слыша моих обещаний дать ему свободу этой же ночью. Л’лэарди Эльяс унесли, но у меня в ушах все еще звенел ее крик. Никогда не забуду ее лицо в эти мгновения. Даже в сумраке сада было видно, как ее нежная фарфоровая кожа, будто трещинами, покрылась красными прожилками, вены вздулись, запульсировали на висках, на правой скуле расцвел синяк. Вот так я впервые увидела, как рвется на волю запечатанная в сосуде плоти стихия. Спасибо, папа, что избавил меня от этого.