Патриция Маккиллип - Мастер Загадок [трилогия]

Сорвавшись с верхушек деревьев, преследователи бросились за ним. Некоторое время он заметно опережал их, несясь со слепящей глаза скоростью к далекой зеленой горе. Но, когда солнце село, враги начали настигать ястреба. Облику их не было названия. Их крылья взяли золото и багрянец у заката, глаза и когти были из пламени, острые клювы — белые, словно кость. Они окружили его, налетели, принялись бить и рвать, пока крылья его не истрепались, а грудь не покрылась пятнами крови. Моргон уже еле держался в воздухе, а враги опять набросились на него, ослепляя взмахами жестких крыльев, пока он не издал пронзительный горестный крик и не повернул прочь от Исига.

Всю ночь он летел под их горящими взглядами, а на заре увидел все выше встающую прямо перед ним гору Эрленстар. Тогда Моргон принял свой истинный образ, прямо в воздухе — и стал падать. Воздух рывками выходил.

Что-то взорвалось в его голове, прежде чем Моргон коснулся земли, и он провалился во тьму.

Он пришел в себя в такой же абсолютной темноте. Пахло сырым камнем, издали раздавался чуть слышный звук капель, падающих непрерывно и мерно. Внезапно он узнал это место, и пальцы его сжались в кулаки. Он лежал на спине, на холодном голом камне. Каждая косточка ныла, кожа была в отметинах вражьих когтей. Горное безмолвие сидело у него на груди, словно мара-душительница. Мускулы Моргона напряглись, и он прислушался, лихорадочно, вслепую, ожидая голоса, который так и не прозвучал, в то время как воспоминания, точно огромные медлительные звери, расхаживали, как ему казалось, прямо по его телу.

Он начал постигать разумом темноту, чувствуя, что тело его вот-вот растворится в ней без остатка. Сел, пораженный ужасом, с расширенными глазами, устремленными в ничто. Откуда-то из беззвездной ночи своих мыслей он извлек воспоминание о свете и огне и зажег крохотный огонек на ладони. Живой волшебный фонарик этот осветил обширную каменную пещеру, стены которой поднимались вокруг, — темницу, где провел он самый невыносимый год своей жизни.

Губы его приоткрылись, слово закупорило горло, точно самоцвет. Огонек отсвечивал от обледенелых стен — пламенем, золотом, синевой небес, перемежающейся с разметанными ветром серебряными прядями, как перемежается ночь россыпями звезд. Внутренности горы были из камня городов Властелинов Земли, и он видел смерзшиеся трещины там, где вырубались прежде каменные блоки.

Моргон медленно встал. Отражение его лица смотрело с граней и клинышков, окрашенных под самоцветы. Темница оказалась огромной — Моргон питал пламя, пока оно не взлетело над его головой, но по-прежнему не видел ничего, кроме тьмы под сводами, тьмы, опутанной мерцающей сетью чистого золота.

Вода, непрерывный и неизменный голос которой он слышал, выплакала алмазно-белый желоб в гладкой стене, капая вниз, на дно. Он переместил свой огонь — отсветы упали в озеро, такое тихое, что оно казалось вырезанным из мрака. Берега были тоже из камня, дальняя стена, огибавшая его, сверкала, словно иней.

Он встал на колени и коснулся воды, неожиданно подумав о винтовой лестнице Башни Ветров. Горло его стеснилось, горя от жажды. Он склонился над озером, черпая воду свободной рукой, сделал несколько глотков и подавился — вода была горькой, негодной для питья.

— Моргон.

Каждая мышца его превратилась в камень. Он развернулся на корточках и встретился взглядом с Гистеслухломом.

Взгляд чародея был затравленным, над ним довлела чуждая ему сила. Ровно столько успел рассмотреть Моргон, пока мрак не поглотил пламя в его руке, снова сделав его слепым.

— Значит, — прошептал он, — Основатель сам скован.

Он бесшумно встал, пытаясь в то же время вступить в осколок зари за разбитыми дверями в тронном зале Высшего, и вместо этого переступил через край пропасти, потерял равновесие, вскрикнул и упал в бездну. А затем приземлился на берегу озера, приникнув к камням у ног Гистеслухлома.

Моргон лежал неподвижно, пытаясь сообразить, что делать дальше. Уловил сознание летучей мыши, спрятавшейся в укромном углу, но чародей вцепился в него прежде, чем он успел изменить облик.

— Отсюда нет выхода.

Голос чародея изменился — теперь он был медленным и тихим, как будто его обладатель вслушивался, ища иной голос или отдаленный и тревожный ритм прилива.

— Звездоносец, ты не применишь здесь свою мощь. Ты ничего не будешь делать, только ждать.

— Ждать, — прошептал Моргон. — Чего? Смерти? — И умолк. Слово это, подрагивая, колебалось в его сознании меж двумя значениями. — На этот раз нигде не играет арфа, чтобы поддержать мою жизнь. — Он поднял голову, напряженно всматриваясь в темноту. — Или ты ожидаешь Высшего? Можно прождать, пока я не стану камнем, как дети Властелинов Земли, прежде чем Высший хотя бы вспомнит обо мне.

— Сомневаюсь.

— Ты? Да ты едва существуешь. У тебя больше нет способности сомневаться. Даже у призраков Ана больше воли, чем у тебя. Я не могу даже сказать, мертв ты или жив глубокой тайной жизнью, которая теплилась в волшебниках под твоей властью. — Он слегка запнулся. — Я мог бы за тебя биться. Я даже это сделал бы ради свободы.

Он нырнул в загадочный разум, чтобы отыскать имя, которое должно там быть, но оно в очередной раз ускользнуло. Он стал прорываться через валы могучего прилива, пока разум волшебника не вынес его обратно на берег его собственного «я». Моргон хватал воздух ртом, словно разучился дышать, и услышал наконец голос чародея, удаляющийся во тьме.

— Для тебя нет слова, выводящего на свободу.

Моргон немного поспал, пытаясь восстановить силы. Ему снилась вода. Нестерпимая жажда заставила его проснуться; он чутьем нашел воду и снова попытался напиться. И снова выплюнул, не глотая, упав на колени и сотрясаясь в приступе кашля. После этого он снова погрузился в лихорадочный сон и снова видел во сне чистую воду, снова падал в нее, все глубже и глубже уходя в ее безмолвие и дыша ею. Он пробудился в страхе, когда ему приснилось, будто он стал тонуть. Чьи-то руки вытащили его из озера и оставили на берегу, изрыгающего горькую жидкость.

Голова его немного прояснилась. Он лежал тихо, глядя во мрак и мучительно размышляя о том, что если бы он позволил тьме наполнить свой разум, то, наверное, утонул бы в ней, как в воде. И Моргон позволил мраку медленно просочиться в свои мысли, хотя воспоминания о ночи длиной в год захлестнули его, и опять он заметался в ужасе, воспламеняя воздух. На миг Моргон увидел лицо Гистеслухлома. Затем рука волшебника хлопнула по его пламени, и оно разлетелось сверкающими во тьме осколками, точно стекло.

— Для каждой башни, — прошептал Моргон, — для каждой башни без дверей есть загадка, открывающая вход. Ты сам учил меня этому.