Анна Алмазная - Лоза Шерена. Братья [СИ]

— Дома сейчас безопаснее, — сказал Рэми, наливая другу из кувшина давно остывший земляничный чай. — Сам знаешь, меня до сих пор ищут дозорные. В самый раз где-то в толпе мелькать.

— Да кому ты нужен? — усмехнулся Бранше. — Сегодня весь дозор пить будет. И город весь пить будет. Даже собак и тех напоят, один ты у нас трезвым останешься? И как встретишь зиму с хмурой рожей, так и будешь до самой весны таким сидеть? Нетушки. Давай, собирайся и айда в народ. Гулять и веселиться, как человек. Девчонки заждались…

«Какие еще девчонки?» — хотелось спросить Рэми, но Бранше не слушал. И Рэми дал себя уговорить, оказался все же на том проклятом празднике, среди шума и суеты. И уже хотел раствориться в этой толпе, выскользнуть из нее, пока Бранше не видел, как новая подружка, Даша, схватила за руку, закричала:

— Ну и почему ты такой скучный! — и упрямо потянула в самую гущу веселой, пьяной толпы.

Даша была действительно хороша: молодое гибкое тело нежно кутал короткий полушубок, пеной вздымались на качелях юбки, мелькали на изящных ножках красные, вышитые серебром сапожки.

Она смеялась так звонко, что Рэми не выдержал, заразился весельем и стал почти счастливым. Вскоре вместе с Дашей он летел с горки, перекидывался снежками с беззаботной молодежью, пил до дна горькое, с пряностями, пиво, танцевал с ручными медведями и рассекал лед коньками. И Даша — с растрепанными волосами, вымазанном в снегу полушубке стала казаться желанной. Податливой. И близкой.

В пьяном угаре, под украшенными омелой воротами, под хохот, они поцеловались в первый раз.

— Молодец! — крикнул Бранше, обнимая розовощекую и столь же растрепанную подружку. — А нам, молодежь, пора. И даже не думай топать за мной, правда, Дашенька?

— Правда! — зарделась красавица. — До утра я тебя, Рэми, не отпущу. А утро еще нескоро…

И утро в самом деле нескоро. И ночи теперь длинные… холодные.

Снег сыпал и сыпал, будто стряхивал с неба бездонные запасы. Веселилась вокруг пьяная толпа, бегали ряженные, кричали лоточники, и мягкие, слегка замерзшие губы Даши то и дело игриво касались щек, губ, глаз. Заставляя на время забыть и тоску по Аланне, и сдерживаемое амулетом непонятное притяжение к Миру, и даже о себе самом забыть, отдавшись угару столичного праздника. Много огней, суеты, чужой радости и смеха. И добрая теплота шарфа, подаренного Дашей… наверное, шарф его тогда и спас.

— Простите, как пройти к площади Трех Фонарей?

Голос был тихим, немного шипящим и со странным певучим акцентом. Опасно знакомым. И Рэми захотелось исчезнуть в толпе и никогда больше не вылезать ни на какие праздники. Помнил он и другой оттенок того голоса, жесткий, беспощадный, с ноткой торжества. Помнил тихий скрежет лозы, жрущей магический щит, помнил пронизывающий до самых костей ужас, помнил, какой ценой удалось ему тогда уйти…

Но щурившийся в полумраке Алкадий Рэми не узнал. Может, просто не ожидал увидеть на этом празднике, может, уже не искал… Рэми не знал и знать не хотел. Он прижимал Дашу, Даша верещала, бойко объясняя дорогу. А Алкадий будто и не слушал, даже не смотрел на глупую девчонку, что-то ища взглядом в толпе:

— Три квартала по этой улице, налево, через мост и два квартала вперед, — с усмешкой и без единой ошибки повторил он. Рэми кивнул. И Алкадий бросив:

— Спасибо, — развернулся и побрел по заснеженной улице.

А Рэми смотрел вслед сутулой фигуре, и казалось, что праздник закончился. И спокойная жизнь закончилась. Прямо здесь, прямо сейчас, рядом с горько пахнущими елками по обе стороны дороги, под разноцветными фонариками, красящими снег шаловливыми искорками.

— На меня смотри! — обиженно протянула Даша, поднявшись на цыпочки и пытаясь поймать губами его губы.

Рэми ответил поцелуем на поцелуй, прижал к себе Дашу и сам удивился: губы девчонки уже не казались сладкими, и сама она стала вдруг другой… пошлой, пахнущей вином, слишком веселой. А Даша пила все больше.

Рэми раз за разом покупал ей сладкое вино. И чем больше она пьянела, тем больше он трезвел. Когда же Даша в очередной раз потянула его к ларьку с напитками, Рэми отказал.

— Жадина! — пьяно насупилась Даша. — Жадина!

— Идем домой, — осторожно вставил Рэми. — Я провожу…

— А что мне дома? — взвилась Даша. — Батька пьяный, мать усталая или куча братишек-сестренок? Ночь мне портить надумал? А не выйдет! Что я, зря тряпки одалживала? Зря весь вечер за тобой бегала… теперь, милок, ты мой.

— Я не твой, — спокойно заметил Рэми.

— Тогда и отстань!

Рэми усмехнулся. Прижал Дашу к себе, крепко, погладил растрепанные каштановые волосы и дал выход силе… Так, как его не раз учили, мягко, аккуратно, отрезвляя, успокаивая неразумную девчонку в сладких объятиях магии. А когда отпустил, Даша вдруг сникла, заплакала, размазывая рукавичкой слезы по щекам:

— Что ж ты думаешь? Все тебе можно?

И в сердце колыхнулось сожаление: ошибся, боги, как же он ошибся. Лишил бедную девчонку шального, праздничного безрассудства, вернул ее в суровую, неприятную явь. Не стоило.

— Идем домой!

— Не пойду! — закричала Даша. — И ты за мной не ходи! Слышишь!

— Даша…

Чуть позднее сидел он на скамье у катка и смотрел, как Даша зло режет лед коньками. И хотелось пойти, извиниться, да вот только вины за собой не видел. Да и нужны ли ей извинения? Она улыбалась симпатичному, высокому парнишке, давалась ему в руки, двигалась в такт мелодии флейты, и смеясь, прижималась к охотно отвечающему ухажеру.

Рэми ухажера узнал и мгновенно успокоился — Хлыст, друг Бранше, девчонку не обидит, да и домой проводит. Может, оно и к лучшему — к чему портить Даше праздник только потому, что у самого на душе кошки скребутся? Разве она виновата? Разве кто-то виноват?

Людей становилось все больше — все ожидали рассвета, а с ним — удара колокола, оканчивающего праздник. Встали у бортика конькобежцы, выбежали на каток танцоры. И лед заскрипел под быстрыми коньками, а факелы в умелых руках вырисовывали узоры в густой темноте. Но Рэми заскучал. Безумно. По тишине, по душевному теплу, когда сидишь зимней ночью в собственном доме, обнимаешь кого-то близкого, смотришь в огонь, бесящийся за решеткой камина… и молчишь… долго молчишь…

Даша, наверное, согласилась бы. И на долгую ночь, и на поцелуи, обещающие большее, и на согретую постель. Но Рэми была нужна не она. И он еще раз посмотрел на прижимавшуюся спиной к новому кавалеру Дашу, на ее покрытые румянцем щеки, на обнимавшие тонкую талию чужие руки и усмехнулся.

Что ж, выбор твой. Да и не жаль.

Прощаясь с праздником и с хорошим настроением, он скользнул взглядом по толпе зрителей — сначала по рожанам, потом по ложам арханов. И вздрогнул.

Аланна сидела на подушках и скучающе рассматривала пушистую муфту. Лицо ее разрисовывали темные в полумраке руны, светлые волосы чуть выбились из-под шапки, тонкую шею ласкал меховой воротник, а за ней стоял виссавиец. Жених.