Марина Голубева - Либерия

— Да ну его… Пусть катится!

— Зря! Он твою жалость посчитает за слабость и при случае отомстит.

Ну и пусть… — сейчас Алексею было наплевать на происки какой-то мелкой нечисти.

Леся легла, свернувшись клубочком, прикрыла глаза.

— Тебе плохо? — с тревогой спросил молодой человек.

Девушка выглядела такой изможденной, словно не ела неделю. Нос заострился, у посиневших губ залегли складки, а тусклые слипшиеся пряди некогда роскошных волос напоминали мертвых змей.

— Да, — голос девушки звучал так тихо, что Алексею пришлось нагнуться, чтобы услышать. — Я устала… Без леса теряю силу.

— Хочешь, я провожу тебя? — идея идти в лес сейчас, ночью молодого человека не привлекала, но он беспокоился за девушку — такой Лесю он еще никогда не видел. Сердце сжалось в нехорошем предчувствии, затрепыхалось где-то в горле, вызывая тошноту и чувство страха.

— Не надо… — прошептала девушка, легкая улыбка тронула ее губы. — Я отдохну, посплю… завтра пойдем… Мне надо выспаться… Холодно только…И ты… спи.

Алексей закутал Лесю ватным одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков, лег рядом, обнял, стараясь согреть и решил, что, скорее всего, лесавка, не привыкшая к городу, действительно, просто устала. Утро вечера мудренее.

Гулкий удар колокола разорвал серую тишину раннего зимнего утра. Ему ответили голоса и подголоски колоколов многочисленных московских церквей, созывая православный люд на утреннюю службу. Звон плыл над городом, вспугивая с куполов стаи ворон, карканье которых превращало строгую музыку колоколов в мрачную, зловещую какофонию.

Господин Аркудий болезненно сморщился. За год пребывания в русской столице он привык к колокольному звону и даже полюбил его за то, что он наполнял обыденную жизнь ощущением праздника. Но сегодня этот звук раскаленным сверлом вворачивался в воспаленный мозг. Посланник кардинала Сан-Джорджо приоткрыл глаза и, застонав, снова зажмурился — комната, освещенная лишь небольшой лампадой в углу, крутилась и качалась как утлая лодчонка в шторм.

Последствия вчерашнего пира, который московский государь устроил в связи с завершением переговоров, были сногсшибательны в буквальном смысле этого слова. За время жизни в Московии господин Аркудий так и не привык к русскому «гостеприимству», и, отправляясь на очередной пир, каждый раз с ужасом думал о необходимости неумеренного употребления вина и еды. Чаще всего находился повод уйти из-за стола пораньше, но вчера это сделать не удалось, слишком официальным был пир, на котором присутствовал сам государь.

Царь Борис в тяжелом кафтане из золотой парчи, расшитом алыми и зелеными бархатными цветами, в высокой бобровой шапке сидел во главе стола. Он был бледен, украшенные перстнями пальцы слегка дрожали, а из-под меховой шапки стекали на лоб струйки пота. Государь еще не совсем оправился после тяжелой болезни, но держался прямо, а взгляд его был ясен и строг.

Пир начался торжественно и чинно, провозглашались тосты и здравицы в честь Польши, ее короля Сигизмунда и главы посольства Великого канцлера Литовского пана Сапеги. Ответные тосты польских дворян были не менее пафосны и хвалебны, словно гости старались перещеголять хозяев, с которыми совсем недавно собачились и грызлись за каждое слово в статьях договора. Московские бояре кушали степенно, важно оглаживая бороду, говорили неторопливо со значением и достоинством, чтобы лишним словом или движением не уронить родовой чести. Польская шляхта была куда более шумной, громкими криками отвечая на здравицы и с горящими глазами растаскивая с серебряных блюд экзотические кушанья. Пан Сапега морщился и раздражено крутил ус, взирая на невоздержанность и невоспитанность польского дворянства.

Обилие разнообразных блюд, солений и маринадов поражало воображение, не говоря уже о желудке. Сначала слуги в больших серебряных ведерках расставили на столах осетровую и белужью икру с перцем и рубленным луком, щедро политую уксусом и прованским маслом. Между ведерками с икрой золотились стерляжьи и белужьи балыки, скалили зубастые пасти огромные копченые осетры. Желающие могли отведать молоки с хреном, лососину, щучьи головы под чесноком и соленую рыбу в огуречном и сливовом рассоле. Все эти яства русские и за еду не считали — так легкая закуска под первую чарку.

За первой последовала и вторая, а к ней жидкое варево — уха стерляжья и кальи [14] Калья — разновидность русского рыбного супа, в который, кроме рыбы добавляли икру, а также лимонный сок или огуречный рассол. из белорыбицы со сливами, да из лосося с лимоном. Все это полагалось заедать пирогами с рыбой, печными и жареными. Тут уж хмельные напитки полились рекой: традиционные русские меды — белые и ягодные, сладкие фряжские вина и водка, настоянная на имбире, корице, мяте и зверобое.

За рыбными блюдами принесли мясные — студни и холодцы, россольных петухов с имбирем, уток с огурцами, горы жареных рябчиков на золотых блюдах, тетерок в шафрановом соусе, перепелов с чесночной подливкой, неизменных жареных лебедей. И обязательные пироги, теперь уже с мясом и сыром, дышащие ароматным паром курники, кулебяки и блины.

Бояре, шумно отдуваясь и вытирая пот, распустили опояски. А слуги уж тащили на огромных блюдах запеченные целиком свиные туши, начиненные грибами и гречневой кашей, жареных молочных поросят с хреном, бараньи лопатки с чесноком.

Господин Аркудий передернулся от этих воспоминаний и скривился, почувствовав очередной приступ изжоги и тошноты. Поглощать такое количество пищи, по его мнению, было равносильно самоубийству, а отказаться от угощения невозможно — это расценили бы как оскорбление хозяину. А уж коли хозяином был сам царь…

Государь, правда, довольно скоро покинул пирующих — берег себя после болезни, по слухам, насланной на него колдовством, которое учинили бояре Романовы. После ухода царя пир продолжался еще долго, и к его окончанию даже самые родовитые бояре забыли о своем степенстве, громко хохотали, похвалялись, ругались, вцепляясь друг другу в бороды, а то и вовсе валялись под столом. Как ни мечтал господин Аркудий сбежать от всего этого безобразия, но не получилось — польская шляхта выпить, закусить и побахвалиться любила не меньше русского боярства, а уходить одному было неприлично. Потом под влиянием хмельных медов и настоянного на травах зеленого вина благие намерения и вовсе забылись. И сейчас посланник кардинала маялся дурнотой, головной болью и поздним раскаянием.

Одно успокаивало, что этот пир был последним. Точка в договоре, наконец, поставлена, и через неделю, максимум, дней через десять посольство отправится назад в Польшу. Однако скорый отъезд не радовал господина Аркудия, так как почти четырнадцать месяцев, проведенных в Московии, прошли впустую, и поручение самого римского папы, переданное кардиналом Сан-Джорджо, выполнить не удалось. Дело даже не в высокой чести, оказанной доктору философии и богословия, греку по происхождению Петру Аркудию, и не в круглой сумме денег, которую он получил на эту поездку от папского нунция синьора Рангони. Увидеть уникальное собрание книг, именуемое Либерией, было мечтой всей его жизни.