Алекс Келин - Семейные обязательства [СИ]

Она присела на ажурную кованую скамеечку под ветвями молодого клена и глубоко вздохнула. Снова накатывали равнодушие и боль. К чему все это? Велела поменять цветы - зачем? Какая разница, что за венки будут на могиле?

Элиза вздрогнула, услышав хруст гравия - кто-то шагал в ее сторону от дома. Она встала и сделала пару шагов к аллее. Солнце стояло высоко, Элиза шла прямо на него, в ярких, горячих лучах. Смотреть на свет было трудно, она сощурилась, приближающийся человек стал черным силуэтом, размытым в закипевших слезах. Элиза отвернулась, несколько раз моргнула, смахивая слезы...

- Здравствуйте, Элиза, - сказал жених, целуя ей руку, - как ваше здоровье?

- Спасибо, намного лучше, - тихонько, чтобы голос не сорвался, ответила она. - А как вы?

- Все в порядке, благодарю за беспокойство. Надеюсь, вам здесь понравится.

Пьер слегка замялся, глядя на Элизу. Она отвернулась - скрыть слезы от яркого солнца и (за что ей еще и это?!) чтобы не чувствовать тошнотворного запаха его туалетной воды.

- Простите, что прервал вашу прогулку, - продолжил Пьер через несколько секунд. - Нам нужно поговорить. Пожалуйста, пойдемте в мой кабинет.

Кажется в его голосе - сочувствие? Неужели? Тебе точно не показалось?

Они вошли обратно в дом. Букеты в гостиной уже заменили, теперь в вазах стояли несколько белых гортензий. Не слишком изящно, но слуги явно постарались угодить будущей хозяйке.

Элиза грустно усмехнулась про себя.

Все-таки - хозяйке...

Кабинет Пьера находился на втором этаже. Небольшое помещение, все стены заставлены книжными шкафами, по центру - резной письменный стол, покрытый светло-зеленым выцветшим сукном с тусклыми, до конца не выведенными пятнами чернил. На нем в кажущемся беспорядке разложены стопки бумаг, в массивном письменном приборе рядом с карандашами в стакане стоит миниатюрный стилет с витой рукоятью.

На углу лежат счеты, ровно по линии сукна - видимо, ими давным-давно не пользовались.

- Присаживайтесь, пожалуйста, - Пьер подвел ее к диванчику у стены. Отошел к окну, повернулся, вернулся обратно к Элизе, сел рядом и взял ее за руку.

Она только глаза распахнула от удивления.

- Елизавета Павловна, я должен перед вами извиниться.

Элиза удивленно вскинула на него взгляд и, наверное, впервые посмотрела на жениха не как на объект насмешек или проблему, а просто - на человека. Увидела высокие острые скулы, серые глаза, раньше казавшиеся бесцветными, высокий лоб, прикрытый светло-русой прядью волос и синеватую тень усталости на веках.

Она смутилась неизвестно чего и опустила голову. Наткнулась взглядом на его сапоги, припорошенные дорожной пылью.

- Пожалуйста, Елизавета Павловна, выслушайте, - негромко попросил он. - Я только что прискакал из Гетенхельма, разбирал там бумаги... Неважно. Важно совсем другое. Идиот и бездарность не ваш отец, Павел Николаевич, а я. Простите меня за те резкие слова, я очень виноват перед вами обоими.

- Я н-не понимаю, - пролепетала Элиза.

Он встал, налил стакан воды и подал ей. Пристально посмотрел в ее глаза.

- Ваш отец пожертвовал собой ради вашего будущего, - веско сообщил ей Пьер. - Я им восхищаюсь.

У Элизы перехватило дыхание. Слезы, которых она так долго ждала, покатились сами - не страшной волной истерики, как вчера, а светлым облегчением боли. Она могла дышать и говорить, но молчала.

- Павел Николаевич Лунин стал государственным преступником ради гражданской казни и конфискации. Так были списаны все его долги. Понимаете? Да он гений, - горячился Пьер, меряя шагами кабинет. - Он нашел дыру в имперских законах и сумел ею воспользоваться!

- Подождите, - окликнула она, - вы можете объяснить? Что вы узнали?

Пьер подошел и снова сел рядом с ней. Начал медленно, как если бы объяснял ребенку что-то сложное:

- Послезавтра истекает крайний срок платежа по его основной закладной. Платить, как я понимаю, было нечем. В этот же день началась бы процедура банкротства, и обязательства по долгам перешли бы на его ближайшую родню, то есть на вас. Даже если бы он пропал или умер, вы все равно были бы обязаны отдать все. Но вашего приданого не достаточно для полной выплаты.

- И долги Луниных разорили бы еще и вас, - закончила за него Элиза.

- Нет. Это было бы неприятно, но не критично. Видимо, Павел Николаевич не хотел, чтобы вы начинали семейную жизнь без приданого и с долгами. И решил проблему. В статуте о гражданской казни есть формулировка: "никто не может ему наследовать", а наследуют не только имущество, но и обязательства.

- Вот почему он не дождался нашей свадьбы, - прошептала Элиза. - Нужно было успеть до срока выплаты.

Она встала, подошла к окну. Погладила пальцами шитье гардины и стала смотреть на растущую неподалеку яблоню. Мелкая птица выклевывала зернышки из почти созревшего яблока, терзала клювом розовый бок, кусочки мякоти летели во все стороны. Тонкая ветка подрагивала, но черенок пока держался. Под яблоней было чисто, видимо, дворник только что убрал падалицу. Газон засеян небрежно, трава растет кустами, а не ровным ковром, особенно по краям... Нужно это исправить.

Ты богатая знатная дама, ты можешь себе это позволить. Ты не пойдешь работать письмоводителем, чтобы выжить. Тебе вообще не нужно думать о доходах - о тебе уже позаботились.

Так почему вместо восхищения и благодарности ты еле сдерживаешься, чтобы не закричать?

К чему эти нарочито медленные движения? Боишься схватить яшмовый письменный прибор и швырнуть в окно - чтоб брызнуло осколками?

- Примите мои соболезнования, - негромко сказал Пьер совсем рядом. Элиза и не заметила, как он подошел.

- С-спасибо, - с трудом выговорила она, не оборачиваясь. - И за соболезнования, и за разъяснения. Отец позаботился обо мне, оставив круглой сиротой, дочерью преступника, зато с деньгами и женихом.

Голос Элизы зазвенел, и она выпалила прежде, чем поняла, что лучше бы промолчать:

- Теперь ваша очередь заботиться, так?!

- Так, - кивнул Пьер. - Почту за честь и буду счастлив этому.

Элиза не стала думать о том, сколько вежливой лжи в его словах.

Правда уже давно сказана: "Я не люблю вас, но это ничего не меняет".

***

- О дите Божием Петре и дите Божией Елизавете, ныне обручающихся друг-другу, и о спасении их Господу помолимся!

- Господи, помилуй!

Мощный, протяжный голос дьякона. Запах ладана, от которого чуть кружится голова. Рука в руке...

Невеста должна трепетать от радости, предвкушения счастливой семейной жизни, может быть, от страха неизвестности. Наверное. Подруги - пока у нее еще были подруги - что-то говорили об этом...

Элизе было все равно.

Красивая кукла в расшитом платье, преданная всеми, кого любила. Заложница чужой чести.

Отец спасал ее состояние ценой своей жизни - зачем? Неужели на самом деле думал, что так будет для нее лучше?