Елизавета Дворецкая - Ночь богов, кн. 2: Тропы незримых

– Я ведь дрался с Бранемером один на один, одолел его и взял клятву, что они уйдут и ничего больше с нас не будут требовать, – говорил Лютомер сестре. – Я ведь умный: я взял клятву от его имени, от его брата Витима и от Яроведа, то есть, считай, от всей дешнянской земли. Они клялись, что откажутся от тебя.

– Они отказывались за меня воевать, – возражала Лютава. – Но он не обязан отказаться, если так решил сам мой отец.

– Но все-таки честь его обязывает не брать тебя в жены против твоей воли, мы ведь бились за это. А я все-таки думаю, что честь у него есть. Ну, а если нет, то найдутся другие способы. Например, я могу украсть его брата. И обменять на тебя.

– А если он будет очень рад избавиться от брата? – Лютава усмехнулась. – Ты разве не приплатил бы любому лешему, кто украл бы Хвалиса? Смотри, как хорошо: брата-соперника нет, жена и наследники есть. Не жизнь, а малина!

– Я-то приплатил бы! – охотно согласился Лютомер. – Но те двое, по-моему, друг друга любят. Мне так показалось тогда. Их ведь у отца было двое, а не шестеро. Кстати, зачем ему еще жена? У него ведь две есть.

– Детей-то нет.

– Так ему жена нужна или дети?

– Дети. Сын и наследник. И он считает, что родить его смогу только я. Я же тебе рассказывала, ты забыл?

– Не забыл. – Лютомер задумчиво прищурился, глядя на огонь лучины. – Но если ему нужна не ты сама, а только дети… Слушай! – Он оживился. – А спроси у твоих духов, в чем дело. Может, на нем порча какая-нибудь? Если найти, как ее снять, то родит он себе семь сыновей от старших жен, а ты ему будешь даром не нужна.

Лютава посмотрела на оконную заслонку. О таких делах лучше спрашивать Угрянку. В Навном мире нет зимы и лета, но все же докричаться до берегини, обитательницы весенних рощ, перед самым солнцеворотом будет нелегко.

Продолжить путь удалось только на третий день, но и все дальнейшие дни продвижение давалось с трудом. Сани шли шагом, с трудом одолевая высокие снежные наносы. Всадники по большей части вели коней под уздцы. Месяц снежень перевалил за середину, до солнцеворота оставалось не более пяти-семи дней. Серый и бледный день таял, едва успев разгореться, путь начинался и кончался в темноте. Чуть ли не ползком пробираясь в снегах, во тьме и холоде, путники всей кожей ощущали, что находятся на самом дне года. Толига весь извелся от беспокойства, что не успеет добраться раньше солнцеворота и нужный срок свадьбы окажется упущен.

Днем и ночью выли волки, и Лютомер прислушивался к их голосам, закрыв глаза и выпадая из Явного мира. Сидел он в седле или медленно шел, ведя за собой коня, душа его бегала белым волком по просторам Навного мира, великого и вечного Леса на Той Стороне. Даже Лютава не смела его окликать. Приближается новогодье, а с ним Велесовы дни – время, когда священный отец призовет земного сына на служение себе. Лютава надеялась, что Велесовы дни помогут им найти ответы на самые насущные вопросы, но и боялась их. Каждый раз, когда это случалось, она боялась, что Велес завладеет Лютомером навсегда, что ее брат вечно будет бегать волком по белым полям, а она останется здесь совсем одна, не в силах последовать за ним… Впрочем, если так случится, то силы у нее найдутся.

По-хорошему, в это время вообще не следует пускаться в дорогу, и в каждой веси над Десной появление чужаков встречали с удивлением и недоверием. В такое время скорее станет странствовать нечисть, чем добрые люди, и дешняне сначала предлагали странникам пройти между освященными кострами, а только потом пропускали в жилье. Но и там, при входе в дом, старухи обрызгивали гостей полынной водой, в которую макали горячий уголек, приговаривая: кыш, кыш, нечистый дух!

В Усть-Чиж приехали под вечер. Многочисленные дымы виднелись издалека, а потом показался и сам городок. Ладина гора казалась спящей. Оба ее высоких вала были засыпаны снегом, но придет новогодье – и тропу расчистят, чтобы все жители Явного мира могли принести жертвы и спросить богов и предков о своей судьбе.

Еще при въезде осведомившись, где князь, Толига с облегчением убедился, что одолевал этот путь не напрасно.

– А что, от оковского князя приезжали уже люди? – спрашивал он местного мужика, который взялся проводить.

– Дня три уж как приехали, – кивнул мужик. – Вон там, у Турякова сына старшего стоят, у Кудери. У него и встали. А вы что же – надолго к нам?

– Как боги велят, – ответил Толига. – Мне бы товар мой сдать да назад, да ведь не поедешь под новогодье.

– Это верно, надо обождать. – Благоразумный мужик опять закивал. – Кто же под новый год ездит – так на Ту Сторону заедешь, не выберешься никогда, так и сгинешь.

За разговорами они подошли к братчине, и Толига с Лютомером, оставив пока обоз на дворе, ведомые приветливым мужиком, вошли пошли здороваться с князем.

Однако они оказались не первыми гостями – оковский боярин Жизнодар уже явился к князю и сейчас беседовал с ним, сидя у стола, где стоял красивый, из далеких земель привезенный, серебряный кувшин с медовухой и лежали на широком деревянном блюде несколько пирогов под вышитым рушником. Еще позавчера приехав, тот изложил ему предложение князя Святко, но ответа сразу не получил. Бранемер испросил время на «посоветоваться с родом», как и полагается в таком важном деле. Советовался он два дня, и род склонялся к тому, чтобы от сватовства как-нибудь повежливее отказаться.

– Вот кабы ты угренскую княжну за себя взял, тогда другое дело, – говорил ему стрый Дубровец. – За это я сам воевать ходил и еще бы пошел, кабы судьба. А тут иное дело. Все-таки с угрянами мы одной крови, все мы кривичи. А со Святкой связываться – значит, с хазарами воевать. Надо оно нам?

– Да и сама-то она какая еще? – поддакивал племянник Житеня. – Может, свинья косорылая. На словах-то они все красавицы, а как покрывало поднимешь – матушки, жуть с копьем!

– А с Угрой дружить – со Святкой воевать! – восклицал Чаегость. – Ведь Святко так просто от Угры не откажется, нет! Ихнее племя уже все низовья Угры заняло, вокруг самого Ратиславля вятичские роды живут! Займут они Угру, а нам бы волок отхватить, пока Святкин род с Жиздры не пришел!

– И знаешь, что я скажу, – сватался бы ты к Велеборовне, княгине смоленской! – добавил Повада и положил руку на плечо племянника. – Взял бы ты ее в жены, глядишь, еще сам бы в Смоленске князем сел! А Десну Витимке бы оставил – и ему ведь не век в лесу бегать. Вот его бы и женить, на угренской ли княжне, на оковской, – имея всех смолян за собой, мы ни тех, ни других, ни кривого лешего не побоимся!

Эта речь вызвала в братчине гул одобрения, и только Бранемер с сомнением покачал головой. Он не верил, что смоленская княгиня, отказавшая самым знатным женихам, пойдет за него, дешнянского князя, зажатого между вятичами и радимичами. Но сродники требовали хотя бы попробовать, и его долг был подчиниться.