Марина Дяченко - Любовь и фантастика (сборник)

И проходили час за часом, но она не скучала. Нет; другое чувство наваливалось на нее, и то была не скука, и не обычная тоска по дому. Пустота наваливалась на княжну. Леденящая пустота. Бессилие и чувство потери. И осознание собственного ничтожества.

Слабость и головная боль.

Она испугалась.

И позвала компаньонку. И, сдерживая слезы, пожаловалась на внезапную хворь; женщина выслушала все признаки болезни – и спрятала глаза.

– Вы здоровы, княжна…

Яна заплакала.

Ей не помогут… Она одинока. Она беспомощна. Она осиротела…

И сквозь отдаленный шум в ушах она слышала, как женщина сухо говорит кому-то, чтобы сию секунду шел за Яром. За Яром… За Яром…

Яр, Яр… Вспышки света перед зажмуренными глазами.

А потом качнулся под ногами пол, и в распахнувшуюся дверь шагнуло солнце. И затопило комнату теплом и покоем, и не жгло – заливало собой жизнь, наполняло, изгоняя сосущую пустоту…

Она очнулась. Немного кружилась голова; посреди комнаты стоял Оскол, и она сперва шагнула навстречу, намереваясь коснуться его – а потом все поняла и отшатнулась.

– Это конец…. – сказал со стороны ее собственный, но на удивление спокойный и ровный голос.

И ОН поморщился:

– Все совсем не так страшно, княжна. Вы слишком впечатлительны…

Она слепо шагнула к окну – и очнулась только тогда, когда позолоченные прутья решетки оставили на ее лице две красные горячие полосы.

«…и отвергал золото и не соглашался на титулы. Только княжну в жены, да наследство за ней, да договор со старым князем, тот, что дороже денег. И как ни вертелись послы – ничего иного не могли добиться, а время шло, за свою шкуру боялись, ПРИВЯЗАТЬСЯ к Осколу не хотели… И посылали почтовых голубей туда-сюда, и князь готов был дать согласие..».

Он лег спать перед рассветом – но не сомкнул глаз.

И проходили час за часом, но он не спал. Нет; другое чувство наваливалось на него, и то не был страх и не была тоска. Пустота наваливалась на Оскола. Леденящая пустота. Бессилие и чувство потери.

Потеря. Потеря. Но ведь он приобрел?!

Вставало солнце, и оживал осажденный замок. И Оскол знал, что стоит подняться, пройти в покои к плененной княжне – и солнце глянет с лица ее, не жгучее – нет, теплое и родное, отгонит сосущую пустоту, зальет собой темные закоулки его сумрачной души…

«У тебя никогда не будет друзей, Оскол! Потому что рабы..».

– Я знаю, – сказал он, глядя на солнце.

В пение птиц вплелась высокая монотонная нота – он не сразу понял, что это боль. Острая боль в сердце.

«Любят лишь то, что боятся потерять. За что мы так любим жизнь?»

– Я боюсь потерять, – сказал он шепотом. – Но пройдет еще несколько дней, и я НИКОГДА ее не потеряю… Только смерть разлучит нас…

«Люблю ли я воздух, которым дышу?.».

…Она пахла древесными почками.

Возможно, он придумал этот запах. Возможно, всякая человеческая дочка раз в жизни напоминает новорожденный листок. Когда подросток перерождается, выпускает на волю девушку, когда все эти диковатые взгляды и острые плечи отходят, опадают, будто тесная оболочка…

– Яна… Ваш отец дал согласие на нашу свадьбу.

Покорно опущенные ресницы.

Сколько времени прошло с момента, когда он впервые увидел ее? Четырнадцать дней? Пятнадцать?

Ох, какие она бросала взгляды. Как металась из угла в угол – молния, свободная белка в четырех стенах. Пусти в лес – только хвост мелькнул бы…

Белка.

Он смотрел на ее губы. На капельки пота над плотно сжатым ртом. Собственно, все это и так принадлежит ему – до самой смерти, его смерти или ее…

Ее отец мог бы и не давать своего согласия.

Но он дал его, потому что любит дочь.

Потому что…

Лиса отгрызает собственную лапу.

– Яна, неужели вы так ничего и не скажете мне?

Один взгляд. На мгновение возвращается прежняя белочка. Ресницы дрожат. Падает прядь, закрывая лицо…

Так дрожит паутина перед рассветом, стряхивая росу. Так падает еловая лапа…

– Яна!!

Он не кричал. Но от звука его голоса содрогнулась не только княжна – слуги на лестнице содрогнулись тоже. И стражи у моста.

– Яна…

Ох, какой она бросила взгляд. На такой взгляд нанизывать можно, как на вертел…

Ухмыляется скуластый Сотка. Щерит кровавую рану на горле.

Сотка выбрал…

И я выбрал тоже.

– …Слушайте меня, княжна. Сейчас, сию секунду… вы отправитесь домой.

Тишина.

…Холм покрыт черными язвами кострищ. Поднимается солнце – и сейчас на старых угольях тоже высыхает роса…

– Вы отправитесь к отцу… послы довезут вас. Вы будете уходить все дальше и дальше, и с каждым часом… вам будет становиться все хуже. Но вы не повернете назад.

Тишина.

…Он будет стоять на стене и смотреть. Маленький отряд скроется в лесу – но он будет стоять надо рвом, где погиб Лабан…

И ветер будет пахнуть застарелой гарью.

– Иди! И не вздумай вернуться. Иди, не оборачивайся, сожми зубы, я знаю, ты сумеешь… и ведь не так много прошло времени. Важно – выдержать первый удар. И выдержать шлейф тоски – тоже важно. Но самое главное – знать, что и боль когда-нибудь кончится. Все это пройдет, княжна, я знаю… Иди.

Вот теперь она смотрит.

Впервые за все это время она смотрит ему в лицо без страха и без ненависти. Что за чувство сидит на дне ее глаз? Удивление?

– Я не хочу терять тебя!! Лучше откажусь – чтобы никогда не забыть… Я лишусь тебя и потеряю покой, но это лучше, чем… навеки присвоить тебя и потерять душу. Пусть убегает ручей, пусть оставляет после себя сушь… это правильнее, чем завалить песком и камнями его единственный источник. Счастье бывает только там, где возможна потеря…

Он сдержался, чтобы не коснуться ее. Чтобы не взять за руку. Лишнее прикосновение – лишние страдания в будущем…

Она смотрела. Не девочка. Не удивленный испуганный подросток – женщина смотрела из ее глаз, еще не мудрая, но стоящая на пороге понимания. Пройдет совсем немного времени – и она ПОЙМЕТ…

Сама не осознавая зачем, она шагнула ему навстречу.

– Прощайте, княжна. Мы не встретимся больше никогда.

«…века. И на месте замка теперь развалины и пустошь.

Это было давно. Так давно, что и не упомнить..».

Конец

…И через неделю с небольшим у нас полетела связь. Возможно, все дело было в передающей станции на башне, и толковый инженер разобрался бы с этим за две минуты.

Но только не я.

Я честно поднималась на башню и копалась в проводах и платах, но так ничего и не поняла. Сдавшись, стояла на круглом балкончике и разглядывала землю до горизонта.

У подножия холма толпилась маленькая оливковая роща. Далеко на юге чернели развалины имения, сожженного в прошлом году моховыми звездами. По дороге гнали на ярмарку скот. А вокруг – каменистая пустыня, красная растрескавшаяся земля; Аманесер уехал, я жду его и буду ждать, сколько понадобится. Жаль, что связи больше нет. Есть только мутное зеркальце, расколотое пополам – половинка у меня, половинка, соответственно, у него.