Ольга Гусейнова - У любви пушистый хвост, или В погоне за счастьем

У Вита нашлись еще новости:

— Я еще возле конюшен с конюхами потолкался. Чего только не рассказывают про князя…

— И чего? — мы все дружно едва не улеглись грудью на стол.

— Валианов советник, гаденыш этот… не любит его народ. А он все по своим Желтым правилам князя нашего настраивает. Потому и гарем этот посоветовал завести, мол, жены меж собой будут собачиться за главенство, а на интриги против самого князя за деревянный стул ентот…

— Трон, — с усмешкой подсказал Маран.

— Ага, ну вот на трон тот времени уже не найдется. Ну и хоть одна супружница, да наследников быстрее в семью Князеву принесет. А так, была б одна, за ней ухаживать да баловать пришлось бы…

— Тьфу! — сплюнул на пол Маран.

— По бабам бегает лишь тот мужик, который даже одну ублажить не способен, — Вит выразительно поднял палец вверх, продолжая рассказ. — А так у него на раз оправдание есть, что на всех его не хватает, вот и выходит не дюже ладно с каждой.

Я поймала парочку внимательных, хитроватых взглядов от соплеменников, а другой сосед за столом подхватил разговор:

— Точно сказано! Есть у нас один ходок известный — красивый крепкий песец. На него бабы, как пчелы на цветы, слетались. Но его жена все жаловалась, что здоровьем он не вышел, хлипкий: как в постель, так у него то голова болит, то хвост отваливается. А потом нечаянно выяснилось, отчего болеет, когда жена его с очередной зазнобой у речки застала. Бабы, как водится, подрались, зато в пылу гнева всю подноготную про его мужскую слабость и выдали. Следом и другие дурочки, что на хвост богатый да морду смазливую повелись, признались, что любились с ним по кустам, да ничего путного не получили. А вот слава о нем как об известном ходоке была. Вот все мужики окрест и завидовали, а теперича-то посмеиваются.

— Какие занимательные разговоры за столом, да при девице в плате, несозревшей, охальники, — ехидно заявила я, уже догадавшись, что хоть и делятся мои собеседники интересным, да не просто так, а с дальним умыслом отвратить меня от князя.

Однако усовестить соклановцев не вышло — тотчас лисички нам принесли жаркое из баранины с тыквой, с гречкой, протомившееся в печи с лучком, морковочкой, приправленное укропчиком, исходящее соками и умопомрачительным запахом. К жаркому подали ендовы с пивом и квасом и два огромных каравая белого хлеба. И пожелали: «Кушайте на здоровье».

— Эх, жизнь хороша, когда каша сытна да ароматна! — выдохнул довольный Вит.

Я с ним была полностью согласна и принялась работать ложкой и зубами. К слову сказать, мои сотрапезники заметно подобрели, расслабились, нахваливали столичную стряпню, хозяина постоялого двора и на меня более не косились. И на том спасибо.

Насытившись, я неожиданно обратила внимание на занятную парочку, что среди прочих пришла в трактир: необычайно крупного, плечистого мужчину с женщиной ростом чуть выше моего. Сразу видно: нездешние — оба в черных плащах, наглухо скрывающих их лица и фигуры. Гости эти западные — наверное — перебросились парой слов с хозяином, и хоть разместились неподалеку от нас, но толком рассмотреть их лица у меня никак не получалось. Тем более за столом они, что очень странно, капюшоны не сняли.

На заедки проказницы-лисы принесли нам блины с топленым маслицем и медком. И пока я лакомилась, поймала себя на том, что мои уши, словно сами по себе, поворачиваются в сторону иноземцев, которые в ожидании пищи склонились друг к другу и о чем-то жарко спорят. Женщина, иногда не сдерживаясь, приглушенно шипела подобно разъяренной кошке, царапая коготками стол. Жаль, слов не разобрать, даже голос исказился. А вот мужчина молчал, но молчал так значительно и выглядел при этом столь грозно, что мне даже на расстоянии стало не по себе.

Не знаю почему, ведь в трапезной собралось множество разного народа, но я не могла глаз оторвать от этой приметной парочки, наверняка что-то еще скрывающей, помимо своих лиц. Особенно волновал мужчина — слишком значительный, слишком могучий, даже будучи скрытым плащом, слишком загадочный.

Руки таинственного незнакомца лежали на столе — большие, сильные, загорелые. Неужели южным ветром его занесло сюда? Он лениво постукивал по столу длинными сильными пальцами. Кажется, ему привычней решать чью-то судьбу, нежели подчиняться. Уж больно размеренно и неспешно пальцы ходили по столу. Эх, жаль ушей не видно, и оттого вдвойне любопытство разбирает: кто же этот огромный оборотень? Я жадно, глубоко потянула носом, настраиваясь именно на него. Знахарский дар помог отсечь посторонние запахи, нацеливаясь на один-единственный — мужчины в плаще.

Оп, в носу засвербело — я вычленила его запах! А у самой внутри все сжалось, затем ухнуло вниз, волосы на затылке дыбом встали, но их хотя бы не видно, а уши прижались к голове, выдавая волнение, — это кот, причем из крупных! Я чуть было руками под плат не полезла — так кожа зудеть начала.

Запах кота-незнакомца чудил с моим обонянием, проникая в каждый уголок рассудка, поощряя любопытство моего каракала, подавляя и завораживая непомерно сильной мужской сутью, смешанной с солнцем, горячим песком, острой горчинкой и ароматом сорванной аррайи — цветка, завезенного к нам с юга. Растет он только в доме, в тепле, не переносит холодов. Еще на редкость ядовитый, зато несколько пылинок убивают паразитов. Запах у аррайи приглушенный, раскрывающийся постепенно, свежий и терпкий, согревающий нос изнутри.

Потерявшись в этом аромате, прикрыв глаза, я глубоко вдыхала, не в силах надышаться, а потом случился настоящий всполох моих чувств. Впервые в жизни!

— Я все сказал! И своего мнения не изменю! — прорычал обладатель обжигающе-трепетного запаха, впервые за все это время открыв рот и тем самым осадив расходившуюся собеседницу.

Я задрожала. Его хрипловатый глубокий голос, исторгнутый широкой мощной грудью, горячей волной прошелся по моей коже. Зажмурившись и опустив голову, я попыталась понять, отчего чувствую себя подобно горячему воску: плавлюсь… того и гляди, лужей растекусь по столу при всем честном народе. А я ведь княжеская невеста! Самая-самая… вроде как…

— …Еще бают, что авертовские дюже недовольны чересчур пронырливым леопардом. Свободу отдавать в чужие лапы тоже никто не хочет. Вот и зреет бунт, и недолго княжество, говорят, продержится. И наемники после войны слишком много с князя денег трясут, вот он их потихоньку и разгоняет: кого дуриком отлучает, а кого и на плаху… — донесся до меня, как через толщу воды, голос Вита.

— Лу Савери, ты чего такая испуганная и взъерошенная сидишь? — На плечо мне легла ладонь охранника.

Наконец я вырвалась из сладкого плена запаха и голоса незнакомца. Тряхнув головой, рассеянно поправила плат и, заставляя себя не оборачиваться на ссорившихся кошек, пробурчала: