Дмитрий Манасыпов - Боевые маги: несмышлёныши [СИ]

— Кто отправится за ним?

Морщинистая обвела сидящих цепким взглядом. Молчали недолго.

— Я, — рыжая кивнула, — он не сможет со мной справится. Ну и…

— Нет, — морщинистая мотнула головой, резко и зло, — только не ты.

— Я сделаю это. — Вуаль мягко качнулась, парок превратился в мерцающие льдистые алмазы, осевшие на муаре. — Мне с ним делить нечего. Вообще. И тогда говорила — нельзя так поступать. Мы все вспомним про него. Кто-то поддержал меня? Нет.

— Мы знаем, — бородатый недовольно дернул бородой, — можно было не напоминать. Это стало ошибкой. Надеюсь, он же ее и исправит. Но и оставлять просто так было нельзя. Это ты тоже знаешь.

— И я помогу ему искать нужных детей. Слушайте, мы спорим о ком-то из Древних, но не кажется ли вам, что их личность нам известна? Такой холод, и он так стремится попасть сюда.

— Ты считаешь, нам надо уходить? — рыжая фыркнула, — ты боищься?

Спора не получилось. Холод ломился внутрь, трещал досками. Странный, ощутимо темный холод с острыми ледяными когтями. Никто из людей в старом и давно брошенном дома не хотел встретиться с ним. Хотя, людей ли?

Чернота ночи, рвущаяся внутрь не могла этого знать. Просто горели дрова в камине, свечи горели сине-зеленым светом, а кто-то не мерз в деловом костюме или бархатном камзоле. Просто сверху смотрел большой синий ара, не обращавший внимания на мороз, а большие кошки боялись крохотной тоненькой кошечки. Просто старая масляная лампа помнила пальцы создателя, сделавшего ее во времена пирамид, еще блестевших совсем свежими сколами только уложенных каменных глыб. Просто холод казался живым и старался добраться до странных людей, вокруг которых сейчас замерло даже время. Все было совершенно простым. Для тех, кто сидел в старой комнате с прорехой в кровле.

Ночь не заметила, как они все ушли. Не поняла и не разобрала ничего. Сидели, молчали, смотрели друг на друга. И пропадали раньше, чем щелкали пальцы, стучала трость, двигался камешек четок или с треском крутился древний красивый браслет. Мерцание воздуха, легкий взблеск, пустота. Холод рвался внутрь, желая поймать хотя бы кого-то. Но первая свеча моргнула только после наступившей тишины и пустоты. Сине-зеленое мерцание слабело, моргало, шипело следующими угасающими фитилями.

Дверь не выдержала. Прозрачные ледяные цветы расцвели, разрослись, превратились в зеркально-черные шипы, тянущиеся внутрь. Доски хрустнули, ломаясь и разлетаясь медленно оседающими щепками. Холод шагнул внутрь, вырос шевелящимся и непроглядным черным пятном, заняв весь проем двери. Холод наваливался тяжестью, щупал остывшую в один миг комнату, злился, плюясь змеиными перешептываниями. Ночь моргнула всеми сияющими глазами и пропала за разом стянувшимися злыми тучами. И повалил снег.

Время обходит стороной многие вещи: памятник адмиралу Нельсону и заводскую трубу, ставшую мангалом, чей-то автомобиль «Жук», спящий в гараже или Мальборк, замок рыцарей-монахов.

Окна интерната детей-сирот с плохой социализацией время обошло стороной очень давно. Какие новые технологии, пластик и двойные стеклопакеты? Облупившаяся дешевая белая краска на деревянных рассохшихся и разбухших раз сто рамах. Решетка, вся такая романтичная в своих плетеных кругах металлической паутины. Вечернее солнце играется с ее ломаной тенью, раскрашивает блекло-белые стены в персик, пламя, янтарь…

— Завтра приедут. — Анни, сидя на койке, вздохнула. — Сегодня развезло все, река дорогу перекрыла.

— Что? Солнце вон… — Мари кивнула на окно. Ей не сиделось, кипучая энергия пятнадцати с половиной лет не находила выхода, крепкие маленькие ноги так и мелькали, из угла в угол.

— Это здесь и только к вечеру. А там… там жесть.

Мари не спорила, себе дороже. Да и права подруга, это точно. За пять лет привыкла, поверила в ее чутье. Говорит — дождь, значит дождь. И хорошо, есть время до утра или даже до полудня, побыть вдвоем напоследок.

— Ты точно не сможешь нас вывести? — Анна сдунула светлую наглую прядь, моргнула изумрудом глаза. — Мари?

Подруга помотала головой. Не сможет, как бы не хотелось.

Время не обошло интернат стороной не только в самом старом, хрипло отзывающемся старостью, здании. Таких карцеров им раньше не попадалось, да они и не слышали про них. Нет, не так… Слышали, просто не видели ни разу.

Старая решетка, дряхлые стены и заржавевшая дверь? Анни превратила бы ночью решетку в труху и заставила стекло расплавиться, закипеть убегающим молоком и они бы ушли. Как и раньше, в темноту и страх. Да, Мари тащила бы ее на себе до рассвета, искала птичьи гнезда, ежей и еще кого понерасторопнее, лишь бы вернуть силы, да, так и случилось бы. И их снова бы поймали, не разобравшись, кто сидит перед очередным полицейским и передали бы еще одной усталой тетке из опеки. И опять новый интернат, новые нахалки, желающие унизить низкую крепенькую Мари и тонкую длинную Аннет-Анни-Анну. И новые драки, и новые срывы Мари, без рук и ног превращающей в отбивную новую самую-пресамую крутую девочку. Так и было бы. Но не в этот раз.

Директор, высоченный, жилистый, в тяжелых очках с роговой оправой, редкими зализанными волосенками, даже не отправил их в основной корпус по прибытию. Четыре здоровяка и медсестра ждали подруг в его кабинете. И два шприца с прозрачной жидкостью внутри. Анни успела справиться с двумя, когда прямо в ее затылок, жутко хрустнув, не влетел кончик старой полицейской дубинки. А Мари застыла, испугавшись безумного гнева, плескающегося за толстыми стеклами очков. Гнева и жажды чего-то… кого-то…

В себя девчонки пришли здесь. В старом и ни разу не виденном карцере для уродов, рождающихся среди нормальных людей.

Ржавая дверь, закрытая гексограммой и печатью Соломона, почти не подпускала к себе. Мари обожглась еще в трех шагах и не решилась идти дальше, глядя на ладонь, покрытую волдырями ожогов, вскипевших на глазах. А Анни с трудом оклемалась к вечеру.

Решетка с ее паутиной из стальных прутков, покрытых непонятными ломаными загогулинами, парила опасностью еще сильнее. Так что…

Так что завтра, как сказал директор, за ними приедут. Как веревочке не виться, а кончик поймают, если знать, как ловить. Сдадут на опыты, начикают их тонкими пластинками на невесомые стеклышки для микроскопов. И все. Или чего-то хуже, о чем Анна знала, но всегда молчала.

— Может, сбежим по дороге?

Мари не ответила. Села рядом, обняла, прижала к себе.

Они встретились шесть лет назад, в своем первом общем интернате. Плохо социализирующиеся — это про них. Не желающие подчиняться злым и всегда недовольным воспитателям, замкнутые и злые дети, запихиваемые в старые дома за высокими заборами. Без пап с мамами, без остальных родственников или с ними, но не нужные.