Pol Neman - Иной мир: Маришка [СИ]

Ко всему прочему, присутствие Марьивановны ещё меньше располагало меня к откровению. Она сверлила меня суровым взглядом, когда внимание следователя было обращено на меня, и мило улыбалась всем своим оскалом искусственных зубов, когда он обращался к ней.

— Мариша, расскажи, что ты видела?

— Мариша, расскажи, что ты делала?

— Мариша, расскажи, что ты помнишь?

Все его вопросы натыкались на моё гробовое молчание. Я не знаю, что он уже выяснил, но единственный, кто видел меня входящим в кабинет директора, была именно Марьивановна, а вот, как я его покидала, не видел никто.

Когда следователь ушёл не солоно хлебавши, Марьивановна в притворной заботе склонилась ко мне и тихо, так, чтобы слышала только я, прошептала:

— Молчи, тварь. Раскроешь рот, я тебя до конца твоих дней в чулане держать буду.

Для нас, детей, это была страшная угроза. Вот только я не совсем так на неё отреагировала. Зверь во мне зашевелился и глухо зарычал. Я отшатнулась от неё, понимая, что сейчас не время и не место сводить с ней счёты, а она истолковала моё движение в свою пользу.

— Так-то, детка. Знай, в чьих руках твоя жизнь.

Судя по всему, все думали, что я не более чем свидетель и жертва насилия. Об этом никто мне открыто не говорил, но по сочувствию окружающих, это было понятно и без слов.

Из газет, из обрывков фраз, из вопросов, которые мне задавали, я поняла, что следователи склоняются к тому, что убийство было совершено из мести. Разгром кабинета свидетельствовал, что что-то искали, а выброшенные перед пожаром в окно фотографии делали логичным вывод, что искали именно их. Следов под окнами не нашли, но пока тушили пожар, там разве не стадо слонов потопталось, так что, если что и было, по мнению следователей, это уничтожили. Подозревали всех, кто хоть как-то был связан с жертвами насилия директора. Братьев, родителей, родных, но никаких улик позволяющих кому-то из них предъявить обвинение не набралось. Общественность больше сочувствовала детям подвергшимся насилию, а убийца, в их глазах, был карающей рукой господа, оборвавшей жизнь извращенца.

Я читала книжку, когда ко мне в палату пришла милая женщина. Она села рядом и долго просто сидела.

— Что читаешь? — поинтересовалась она.

Я повернула книгу обложкой к ней.

— Любишь читать? — не отставала женщина.

Я кивнула.

— А о чём тебе нравиться читать?

Умно. Ответ не подразумевает "да" или "нет". Здесь надо изложить целую позицию, а значит, дать ей пищу для дальнейшего диалога. Неохотно, но я заговорила с ней. От неё не шла угроза, и даже обычного потребительства я не чувствовала. Казалось, что её на самом деле интересую я сама и мои увлечения. Мы долго общались, а затем она стала задавать наводящие вопросы. Я не сразу поняла, к чему они ведут, но как только сигнал тревоги прозвучал в моём мозгу, замолчала и, укрывшись одеялом, отвернулась от неё. Больше я на неё не реагировала. Знала ведь, что взрослым нельзя доверять, и вот опять попалась.

Я тихонько подслушивала у двери кабинета.

— Что скажете? — спросил следователь психолога.

Женщина покачала головой.

— Девочка явно пережила сильный стресс. Она закрывается, стоит только немного приблизиться к тому, что там произошло.

Следователь достал сигарету и закурил.

— Вы не против? — запоздало поинтересовался он.

Доктор махнула рукой позволяя курить.

— Она определённо что-то видела, — сказал следователь.

— Да. Но узнать это будет очень трудно. Я предполагаю, что она подверглась насилию, а потом стала свидетелем убийства. Совокупность всего пережитого заставляет её сознание отторгать эти воспоминания, как болезненные. Она словно стирает то, что пережила.

— А гипноз? Может быть…

— Никто вам не даст на это разрешения. Она ребёнок и пробуждение воспоминаний может ещё сильнее её травмировать. Здесь может помочь только забота, ласка и доверие. Возможно, со временем, она сама начнёт вспоминать произошедшее, заново это переживать и переоценивать.

— Со временем… — вздохнул следователь. — …Его у меня нет.

Доктор вздохнула.

— Что-нибудь ещё выяснили? — поинтересовалась она.

Вовлечённая в это дело, она восприняла его близко к сердцу, не столько из-за гибели директора дома интерната, сколько из-за попутного расследования его "деятельности".

— Всего рассказать не могу, сами понимаете, но…

Я долго думала, как отомстить Марьивановне за всю её "ласку" и "заботу", которыми она меня так щедро одаривала. Удивительно, но мысль о том, чтобы даже глотнуть её крови, вызывала у меня стойкое омерзение, словно в её венах текла не кровь, а тошнотный супчик из нашей столовой. Мысль съесть её сердце была не лучше. Впрочем, я сомневалось, что оно у неё вообще есть. А тут ещё добрая докторша, не оставляющая попыток меня разговорить, обмолвилась, что меня определили в какую-то реабилитационную программу и назад я уже не вернусь. Что же, если так, то можно позволить узнать им немного того, что их так интересует. Завраться я не боялась, так как чётко определила для себя границу, дальше которой нужно было молчать, а всё, что я собиралась рассказать до неё, было самой настоящей правдой.

Позволив в один из сеансов снова себе раскрыться, я даже сама навела разговор на эту тему.

— Скажите, тётя Лена, а у вас есть мыло… такое душистое и пахучее? — спросила я.

— Есть. Если хочешь, я в следующий раз принесу его тебе.

— Да, было бы хорошо. Меня однажды им мыли. А ещё мыли голову шампунем. Он тоже такой хороший, — щедро я делилась своими воспоминаниями. — А потом мне подарили красивую и новую одежду.

— Наверно это был твой день рождения? — поинтересовалась психолог.

— Нет, — ответила я и, сделав долгую паузу, добавила. — Это было перед тем, как меня отвели в кабинет к директору.

Я сказала это тихо и трагично, чтобы она поняла, что я вступаю в сумеречную зону своих воспоминаний.

— А кто тебя мыл? — спросила она, стараясь закрепиться на этой позиции и не уйти далеко от темы.

Она знала, любой вопрос может быть последним. Я снова закроюсь и закроюсь надолго.

— Марьивановна… Она всегда моет девочек, перед тем как отвести к нему в кабинет. Доводит до дверей и говорит: "Будь послушной и громко не кричи".

Тётя Лена подсела ко мне ближе и нежно обняла.

— Расскажи, что было дальше, — попросила она.

— В кабинете играла музыка. Она всегда играет, а иногда очень громко.

— Почему? — поинтересовалась психолог.

— Чтобы не было слышно, как кричат девочки, — переходя на бесцветный голос и словно впадая в транс, ответила я. — Я вошла, и директор предложил мне конфету. Она была горькой и противной. А потом я запила её чаем. Он тоже был таким странным и гадким. Потом он предложил мне сесть ему на колени и стал меня раздевать…