Александр Быков - Дружина сестрицы Алёнушки (трилогия) [СИ]

Следом за Добрыней на божий свет выбралась, ладонями закрывая глаза от солнца, «воскресшая» половецкая красавица. Стройная, узколицая, она казалась бы очень бледной, если бы не смугловатая кожа. Из-под прядей черных, растрепанных волос на мир удивленно и чуть испуганно смотрели черные, словно угольки, глаза. Она была одета в расшитый золотом шелковый халат, просторные шаровары и алые сафьяновые сапожки. Алена неприязненно покосилась на половчаку. Змей из кургана не появился. Заглянув в зияющую в земле дыру, Алена мысленно позвала: «Где ты там, Горынушка? Почему не выходишь?»

«Да не досуг мне. Тут столько всего интересного!.. Ты пока иди с ними. К вам, похоже, уже целый эскорт от хана едет. Небось те пастухи, у которых я кумыс отнял, наврали с три короба про чудеса на кургане. Ты уж присмотри пока за Добрыней. Пусть надышится, в себя придет. А я потом, попозже появлюсь».

Кивнув, Алена двинулась следом за неторопливо идущим по направлению к ханской ставке богатырем. Коня Добрыня отпустил пастись, и теперь Бурка жадно поедал сочную траву. Тем временем, забытая половчанка окончательно пришла в себя, осмотрелась и кинулась вслед за Добрыней. Догнав мужа, Мария попыталась повиснуть на нем, обхватив руками богатырскую шею.

— Милый, любимый мой! Ты меня с того света вытянул!

Добрыня, пошатнувшись, отпрянул от нее. Ответил хмуро.

— Погоди. Не до тебя мне сейчас… Опять во мне тоска завелась какая-то.

— Да ты что, Добрынюшка?.. — с испуганным удивлением спросила Мария. — Уж не разлюбил ли меня? И где твои браслеты?

— Не знаю, Марья, — Добрыня удивленно оглядел свои руки и ноги. Потом посмотрел на половчанку.

— А твои браслеты где?.. Наверное, все это спало с нас, когда мы вышли из кургана.

Алена, шедшая следом за Добрыней, заметила, как Марья нервно оглянулась на выход из кургана.

— А кто… оживил меня?

— Я, — Добрыня глянул в лицо степной красавицы своими честными глазами. — Я змея поймал подколодного. Придушить решил, да выпить его кровушки. Ведь совсем уже пропадал я без воды. Да тот змей умолил пощадить его, обещал принести выкуп за жизнь свою. И принес он воды живой, да той водой я тебя и оживил.

— Вот как, — озадаченно промолвила Мария. И вдруг радостно замахала руками. — Наши едут!

Им навстречу действительно приближалась кавалькада из дюжины всадников. Некоторые из них сверкали шлемами и доспехами. Другие были просто богато одеты.

— Вах! Добрыня?! Живой?!! — один из всадников, одетый в шелковый с драконами китайский халат, подпоясанный поясом с золотыми бляхами, соскочив с коня бросился к Добрыне. Они обнялись. Богатырь пошатнулся. Разняв объятия, степняк отступил от него на шаг, и внимательно оглядел с ног до головы.

— Совсем тощий стал. Как сухой тростник на ветру. Но маленко жив, благодаренье богам! А мы уже не надеялись. Все, думали. Пропал вместе с женой.

Степняк был невысокого роста, щупленький, похожий, рядом с широкоплечим Добрыней на мальчишку. Но что-то было в его взгляде такое, что позволяло ему командовать одетыми в кольчуги здоровыми парнями, что приехали с ним вместе.

— Привет, Улькен! — улыбнулся степняку, как старому другу, Добрыня. — Вот познакомься, это Аленушка. — Добрыня взял Алену за руку. — Сестрица моя названная. За тридевять земель выручать меня прилетела… Ну, а ее ты знаешь, — богатырь мельком глянул на Марью.

— Знаю, — недобро сощурился Улькен. — Садитесь, что ли на коней. Поехали! Раз свершилось чудо, и вы поднялись из кургана, то пусть будет той! Пусть кумыс и арака льются рекой!..

— Слышь, Улькен, — прервал его Добрыня. — А нельзя ли мне хотя бы кумыса прямо сейчас… А еще лучше — зелена вина. Совсем в горле у меня сухо. Как сошел я в курган, так маковой росинки во рту у меня не было.

Улькен глянул на своих нукеров, и один из них немедленно протянул ему свой бурдюк.

— Вот, попей кумыс, — Улькен передал бурдюк Добрыне. — Араки я с собой не вожу, ты же знаешь.

— Угу, — богатырь кивнул и, вынув из деревянного бурдючного горлышка затычку, стал жадно пить. Напившись, Добрыня облегченно вздохнул, стер с усов и бороды белую пену и довольно крякнул.

Сопровождающие Улькена слуги подвели коней Добрыне, Алене и Марье. Все вскочили в седла и неторопливым шагом поехали в сторону ханского кочевья. Бурку, все еще слабого от обезвоживания, Добрыня повел в поводу. От слегка хмельного кумыса настроение Добрыни заметно поправилось, и он с радостной улыбкой оглядывал зеленеющую степь.

— Господи! Как хорошо жить-то, — прошептал он чуть слышно.

Но ехавшая с ним бок о бок Алена услышала. И не преминула задать вопрос.

— Отчего же ты тогда в курган живым спустился, Добрынюшка? Нешто кто тебя заставил?

— Да не заставлял никто, — нахмурился он. — Я тогда как Марью на пиру у хана Гонзака увидел, так словно ума лишился… Чашу вина она мне поднесла. И влюбился я без памяти.

— Приворотное зелье? — уточнила шепотом Алена и оглянулась на Марью. Та ехала чуть поодаль и их разговора явно не слышала.

— Да что ты, Аленушка, все с ног на голову переворачиваешь? Неуж-то я приворотного зелья бы не отличил? Просто раньше как-то все мельком на нее смотрел. Не мог разглядеть красоты ее. А как она подала мне тогда вина, — Добрыня сглотнул. — До чего ж она мне показалась хорошенькой, такой беззащитной, нежной, хрупкой, что кажется, дунь ветер, и переломится… Эх. Так вот и поженились. Скажи мне кто раньше, что жениться по басурманскому обычаю буду, ни за что бы не поверил… Неделю мы к свадьбе готовились. И всего-то неделю вместе пожили. А потом заболела она вдруг, ни с того, ни с сего. То за голову возьмется, то за сердце. Что-то, говорит, Добрыня, мне не можется. Позови-ка ты, Добрыня, лекаря… Лучшего лекаря ей позвал, того, что хана всегда лечил. Лекарь назначил, какие ей пить отвары и травы. Никого не велел к моей лебедушке пускать. Сам у ее постели денно и нощно дежурил. Но ничто не помогло. В три дня умерла моя милая. И на смертном одре лежала, словно живая. Только недвижимая, бледная, — Добрыня шмыгнул носом. — Тут такая тоска меня взяла. Весь белый свет без нее стал не мил. Ну, я и говорю им — раз уж судьба у меня такая, то на земле мне все равно больше счастья не будет. Хороните меня, други, вместе с ней в курган!

— То есть, это ты сам придумал, чтобы тебя с ней в одном кургане? — уточнила Алена.

— Не сам, — замялся Добрыня. — Есть тут у них такой обычай. Если кто по тому обряду, как мы с Марьюшкой, венчается, то надевают на них золотые браслеты. Как знак самой жаркой и самой верной любви. И если кто из них первым умрет, то и другой после того живет недолго. А порой их и одновременно в курган зарывают. Одного супруга мертвого, другого — живого. Ну вот, я и решил, по обычаю…