Геннадий Башунов - Не люди [СИ] [Другая версия «Могильщик. Трое отвергнутых»]

Заморосил холодный дождик. Облава медленно и шумно спускалась по холму вниз. Хасл готов был убить каждого из них. С другой стороны, их шум запросто мог напугать чёрного, и, если он захочет спрятаться в полях, до рассвета драться им не придётся. Молодой охотник сказал об этом вслух, но его попросили заткнуться.

Хасл шёл по скользким камням, пытаясь сквозь сопение, ворчание и вздохи товарищей услышать шаги или дыхание чужака. Возможно… Нет, хватит гадать, просто нужно быть наготове. Охотник держал правую руку на рукояти ножа, но на самом деле готовился как можно быстрее схватить лук и натянуть тетиву — он был в этом лучшим. Хотя, конечно, большого опыта стрельбы в кромешной тьме у него не так уж и много. Если б не дождь, он достал бы лук сразу и шёл с наложенной на тетиву стрелой, тогда от него даже мышь не прошмыгнула бы — даже в такой темноте…

— Стойте, — сказал Эзмел. — Дальше пока не пойдём.

Они остановились в полутора сотнях футов от того места, где каменистый холм переходил в плоскую покрытую травой равнину. Здесь холм резко обрывался, давая разницу в высоте в два десятка футов, не считая того места, где шла тропа — она спускалась более плавно, и не сказать теперь насыпали ли её древние, или это просто особенность рельефа.

Люди напряжённо всматривались в темноту. Серого Зверя на такой высоте можно не бояться, а вот чужак мог появиться в любой момент. Но не сунется же он прямо к ним в руки?

— Зверя как будто нет, — проговорил Хасл. — Может, спустимся? Или будем стоять здесь всю ночь?

— Я предлагаю выставить стражу, а остальным лечь спать, — предложил кто-то из каменщиков.

— Под дождём? — фыркнул кто-то в ответ. — Тут даже укрыться негде.

— Вас-то только на стражу ставить, — добавил Эрли.

— Да не сунется же он против одиннадцати…

— … он же не человек…

— … да хрен с ними с хуторянами, я бы подождал, пока всех мужиков поубивают, а сам пошёл бы к бабам…

— Да, бабы там сочные, а мужики все — говно…

— … в жопу Викле, пусть сам ловит…

— … трахнул бы раз пять подряд…

Хасл всматривался в поле, будто спрашивая у него, куда подевался чужак. Поле молчало… но в то же время как будто и хотело ответить ему — чёрные застывшие стебли пшеницы словно были направленны в сторону охотника. Они пронизывали его тело, метку Друга на груди, вонзались в его глазные яблоки дальше и дальше, проникая в стебельки глаз; проходили насквозь, проползая сквозь уши, окутывая ушные перепонки; заходили под кожу, затрагивая каждый нерв на подушечках пальцев и в ступнях; шершавые колосья скребли по его языку, ввинчивались в дёсны, оставляя во рту лёгкий привкус грязной воды и тлеющей травы. Каждый угнетённый магией росток пшеницы стал частью Хасла, его зрением, нюхом и осязанием. Так изредка бывало с ним на охоте, и никто, даже отец, не знал об этом. Но сегодня они охотятся не на зверя, а на чудовище, похожее на человека, и грозят им не пустые с вечера желудки, а верная смерть. Потому Хасл пожевал губами, будто пытаясь распробовать поражённые волшбой и спорыньёй колосья, и тихо сказал:

— Чужак у фермы. Я чувствую его.

— С чего ты это взял? — резко спросил его кто-то, Хасл даже не понял — кто.

— Он копает яму для своего товарища. А Зверь сегодня спит. Мы можем оставить пару часовых здесь, пока остальные идут на охоту.

— Парень, ты меня пугаешь, — сказал Эзмел, хватая Хасла за плечи и разворачивая к себе. — Ты, часом, не на ходу уснул?

— Мне можно доверять, — ответил молодой охотник, заглядывая своими глазами-стебельками в глаза старого рыбака. — Я чувствую чужака. И пока это продолжается, нам лучше не терять время. — Он улыбнулся, и пшеница у тропы зашевелилась, хотя никакого ветра не было.

Эзмел отшатнулся от Хасла, на его лице проступил благоговейный ужас.

— Ты получил-таки Дар Друга, — полу-утвердительным тоном произнёс он.

— Я только сейчас осознал это до конца. Пошли, убьём чудовище, пока оно не поубивало нас: я чую в нём злобу. Злобу и желание отомстить. Командуй, старик.

— Теперь командуешь ты, — сказал Эзмел.

— Нерек и Жерев сторожат тропу, остальные идут за мной.

Они спустились на поле, и Хасл пошёл первым, указывая направление. Каменщиков он отправил правее, чтобы они шли по краю болота. Остальные пошли напрямую к ферме — в поле чужаку не скрыться, а к Серому зверю даже он не сунется.

Когда их ноги соприкоснулись со стеблями пшеницы, Хасла невольно передёрнуло. Ощущение было таким, будто кто-то втыкает ему в пятки иглы. Каждый смятый и сломанный стебелёк отзывался в нём болью, несильной, но раздражающей, тянущей и никуда не пропадающей.

Хасл вёл облаву на чужака, но перед его глазами лежало не чёрное поле с чахлыми ростками. Он видел голубое небо, будто блестящие склоны гор и… настоящее поле. С жёлтыми колосьями, достающими до груди, с сотнями полёвок, снующими между ними, куропатками, устраивающими гнёзда в укромных местах, и тучами насекомых, вьющимися в воздухе. В ноздри ударили незнакомые пьянящие ароматы. Слева от них по тропе со смехом пробежала девушка, её живот ещё не округлился, но в нём набирала силу новая жизнь. За девушкой гнался высокий, выше Хасла на голову, парень. Он поймал её, схватил за талию и потащил к полюбившемуся ими месту — небольшой полянке у ручья. Там они займутся любовью со всей страстью женатой всего несколько месяцев пары, познавшей друг друга только после брака. Примятая трава будет стонать под их телами, но это будут стоны страсти, боль зарождающейся новой жизни…

Но ферма рухнула, погребая под собой всех обитателей, их мясо было пожрано временем, а кости остались белеть среди развалин. Пшеница усохла, захирела, её побила спорынья. Ручей зарос и превратился в болото. Мыши и куропатки сгнили, их мёртвые тела превратились в чёрную отравленную слизь. А поля залил туман, выжимающий саму жизнь из этих мест. Серый Зверь. Да, он хотел остаться именно в поле, но что-то — или кто-то — прогнало его с этих мест дальше, в горы, но здесь, именно здесь, он всё одно имел кое-какую власть. К счастью, не сегодня. Девять человек могли идти по этим местам, совершенно не опасаясь чудовища. Они должны пролить на землю свежую кровь, и, кто знает, когда-нибудь забранная в муках жизнь позволит умирающему полю вернуть себе прежний вид.

— Он понял, что мы идём к нему. Пытается уйти в поле.

Хасл остановился, вытащил лук, натянул тетиву, наложил стрелу. Он не видел чужака, но знал, где тот находится, и этого было достаточно. Стебли поползли по его рукам, обвили пальцы сжимающие древко стрелы и направили острие прямо в сердце чужаку. Молодой охотник закрыл глаза — обычное зрение ему сейчас не потребуется — и спустил тетиву…

Кто-то смачно выругался вдалеке. Стрела скользнула сквозь ночную темноту, но пронзила не сердце чужака, а землю. И в тот же момент что-то мертвенно-холодное и омерзительно-шершавое вцепилось Хаслу в каждый нерв и дёрнуло. В глазах молодого охотника будто вспыхнуло обжигающее солнце, с подушечек пальцев сорвало кожу, в уши воткнулись иглы, а в рот плеснули кипятка.