Роман Суржиков - Кукла на троне

– Владычица!

– Слава-ааа!

Мира прекрасно помнила: при дворе подданным запрещено смотреть в глаза владыке. Но нравы площадей сильно отличались от придворных. Люди пялились, таращились, выпучивали глаза. Подскакивали, чтобы лучше разглядеть, указывали пальцами, вопили от возбуждения. Она отшатнулась в сумрак кабины, уронив шторку.

– Не бойтесь, ваше величество, – сказал капитан Шаттэрхенд, – люди всегда такие.

Это меня и пугает, – могла бы ответить Мира.

Экипаж остановился, качнулся напоследок, замер. Конный отряд раздвинулся, загрохотали каблуки пешей стражи, бегом окружающей карету.

– Храните спокойствие, вам ничто не угрожает, – напутствовал капитан. – Не подходите близко к толпе: могут схватить. Но если так случится, не пугайтесь: они хотят только потрогать.

– Как диковинного зверя…

– В лица черни не смотрите – излишне возбудятся. Смотрите на собор, ваше величество. Просто идите к порталу.

Щелкнув, опустилась ступенька, распахнулась дверца.

– Служу вашему величеству, – отчеканил командир стражи, подавая Мире руку.

Она шагнула на ступеньку, затем на мостовую. Ступенька была сплетением кованых узоров, камни блестели после ночного дождя.

– Уря!.. – пронзительно визгнуло чье-то дитя, и толпа взревела тысячей глоток: – Уррррраааа!..

Рык чудовища… Мира застыла в оцепенении. Показалось: из орущей пасти монстра летят капли слюны, это от них всюду так влажно и сыро.

– Ваше величество, – Шаттэрхенд осторожно тронул ее плечо.

Какой тьмы я боюсь? При коронации было такое же…

– Слава Янмэээй!.. Минееерррва-ааа!.. – бушевало вокруг.

Правда, тогда я смотрела на толпу с сотни ярдов, не с десяти, как теперь. И была пьяна, и тупа, как механическая кукла…

Капитан сумел найти нужные слова:

– Ваше величество, в бою страшнее.

Она опомнилась, шагнула вперед от кареты. Шаттэрхенд встал за ее плечом, гвардейский эскорт окружил их квадратом. Мира осмелилась поднять глаза.

– Несущая миир!.. Милосердная!..

Чего вы от меня хотите? Сказать что-нибудь? Все равно не услышите за собственными криками. Помахать рукой? Ладони в муфте, и обнажать их никак нельзя.

Мира подняла подбородок – так, будто имела хоть одну причину гордиться собою, – и медленно кивнула.

– Уах!.. – выдохнули ближние и на миг замолкли.

Дальние продолжали вопить, не разглядев ее приветствия. Она кивнула еще раз, и теперь притихли все, кроме дальних околиц. Было бы глупо пытаться говорить с ними: крик недопустим, а ровный голос услышат лишь ближние дюжины. Потому в минутной тишине Мира повернулась и зашагала к порталу сквозь коридор из солдатских спин. Стальной квадрат эскорта не отстал ни на дюйм, будто подвижная клетка, летящая вместе с птицей.

– Славаааа Янмээээй! – встрепенулась толпа.

Нынче день поминовения, – думала Мира, восходя на паперть. Нужно с рассвета молиться за радость душ на Звезде и думать о тех, кто умер зимой. А эти тысячи человек пришли в церковь ради двух моих кивков, о них и будут думать весь день поминовения…

Собор Всемилости имел форму священной спирали. От круглого центрального нефа к восьми порталами вели восемь крытых колоннад, каждая из них изгибалась дугою. Здание закручивалось, будто каменный водоворот. От входа не виден был центральный неф и алтарь. Пока Мира шла по дуге колоннады, главный зал постепенно открывался ее взгляду. Удивительные опоры, свитые из камня, будто из лозы… Скульптуры Праматерей под резными мраморными навесами… Тенистые гроты капелл с мягким проблеском золота… Бесконечное богатство фресок в нежном свете фонарей… Пол, иссеченный письменами… Гулкая высь купола, блистающие мозаики окон… Мира вступила в центральный неф и вздрогнула от оглушительного эха собственных шагов. Собор был пуст. Не считая стражи, императрица – единственный прихожанин.

Между рядов скамей она зашагала к исповедальне. Скользнула глазами по молитвенникам, подушечкам для коленопреклонения, чашам для подаяния, фонтанчикам для омовения рук. Пустой собор ждал посетителей. И Священный Предмет уже лежал на алтаре, пока еще под покровом. Это Мире предоставится честь сдернуть ткань и открыть святыню для прихожан… Но только после очистительной исповеди.

Она пошевелила руками в муфте, колючее тепло прошлось по пальцам. Остановилась перед алтарем, поклонилась, левой рукой сотворила священную спираль и повернула к ряду исповедальных кабинок. Ближайшая к алтарю была особенно красива: вырезанная из алого мрамора, зашторенная темным бархатом. Здесь – и только здесь! – император Полариса преклоняет колени, чтобы дать отчет Праматерям, а верховная матерь Церкви направляет его. Сегодня, в силу нездоровья первой священницы, ее заменяет вторая.

Мира вошла, задвинула штору. В сумраке тесноты встала коленями на подушечку, чинно сложила руки на выступ под окошком, задернутым вуалью.

– Мать Корделия, прошу принять мою исповедь и благословить меня.

– Откройте душу Праматерям, ваше величество.

Бесплотный голос Корделии был низок и шершав; спокоен, но с крупицами каменной крошки.

– Совершала ли ваше величество деяния, коих стыдится?

– Да, к сожалению.

– Поведайте о них Праматерям.

– Я была послушницей в монастыре Ульяны Печальной. Движимая жаждой свободы, я нарушила устав и предприняла попытку бегства. Больше того, я подтолкнула к побегу другую послушницу, которая до того дня жаждала благостной смерти и молила Ульяну забрать ее на Звезду.

Взгляд привык к темноте и различил сквозь вуаль силуэт священницы: худую шею, острый упрямый подбородок, необычно короткие волосы. Корделия была ульянинкой.

– Вина ваша очевидна. Она состоит в недостатке смирения и непокорности воле Праматерей. Благородство цели смягчает проступок, но не извиняет. Раскаиваетесь ли вы?

– Да, мать Корделия.

– Готовы ли совершить искупление?

– Да, мать Корделия.

– Вы проведете ночь безо сна, в мыслях о мимолетности жизни и молитвах Сестрице Смерти.

– Благодарю вас, святая мать.

Силуэт за вуалью чуть качнул подбородком, принимая смирение императрицы.

– Испытывает ли ваше величество стыд за иные деяния?

– Да, святая мать. Первые две недели правления я потратила впустую, предаваясь пьянству и самоуничижению. Я принимала решения не думая и подписывала указы не глядя. Проводила дни в мечтах о кубке вина.

– Миновал ли тот период?

– О, да, мать Корделия. Я тщательно изучаю все документы, что ложатся под мое перо.

– Часто ли вы употребляете крепкие напитки?

– Не чаще одного раза в три дня.

– Ваша вина очевидна. Она состоит в праздности и низменном пристрастии к зелью, дурманящему разум. Став на путь исправления, вы смягчили, но не стерли провинность. Раскаиваетесь ли вы?