Юлия Рудышина - Кащеева наука

Серия «Любовь внеземная»

© Ю. Рудышина, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Кривая ель, разросшаяся на краю поляны, протяжно заскрипела, застонала, словно бы это и не дерево было, а дух лесной, жаждущий вырваться из панциря изъеденной временем трухлявой коры. Змеящиеся среди высокой травы корни взметнулись, хлестнув по земле плетьми, в яму посыпались песок и мелкое каменное крошево, и тут же заискрились и засверкали на зеленых еловых ветках нити паутины, которая казалась сотканной из серебра.

Щелчок – словно удар кнута, – и поросшая белой шерстью лапа двоедушника толкает меня в сторону от проклятого дерева, готового утащить в царство Нави. Вроде как на Ту Сторону и надобно – но не в одиночестве, одна пропаду ведь.

Разочарованно вздыхает ель, поскрипывая мшистым стволом, лапы ее темно-зеленые машут прощально, словно не хочет дерево, чтобы я уходила. И запах ползет по чаще – смолы и янтаря, хвои старой, перегнившей. Грибница белеет у старого пня, словно капли крови – брусника в зеленых мхах. И легкая кислинка несется по ветру, примешиваясь к тяжелому смолистому духу.

– Аленушка, свет очей моих, и когда же ты под ноги смотреть будешь? – угрожающе-ласково спрашивает мой спаситель, и заросшая шерстью морда, от которой не осталось в этот миг ничего человеческого, склоняется надо мной, загораживая солнечный свет.

Рога длинные, чуть закручивающиеся, и когти сверкают стальными ножами… Ничего, сейчас немного успокоится Иван мой, вновь станет похож на прежнего царевича. Белокожий да глазастый, с кудрями золотыми, хорош он был когда-то – да с лица воды не пить, я и тепереча готова замуж за него пойти, ежели позовет, пусть даже изгонят его из теремов царских да лишат титула. Не в кафтан небось влюбилась, не в пояс, золотом расшитый, так что проживу как-то простой девкой и дальше.

…С некоторых пор поумнел Иванушка, навязанный мне в провожатые наставницей по светлому чародейству Василисой Премудрой. Назвать его сейчас дурачком, как в прежние времена, у меня и язык бы не повернулся.

Правда, мудрость пришла после того, как подцепил он черное проклятие и стал превращаться в чудо-юдо – мохнатое и рогатое чудище с острыми волчьими клыками.

Ничего, расколдуем, утешала я себя, главное сейчас – ведьму отыскать, которая подскажет, что делать дальше да как задание Василисино выполнить, – сказывала нам наставница, что живет ее старшая сестрица, Бабой Ягой прозванная, среди темного заколдованного леса, в избушке на курьих ножках, в самом Приграничье, за которым река Смородина течет.

Старуха она вредная, но справедливая, в помощи не откажет. Говорили даже, на тот год должна Яга к нам в школу явиться, чтобы ведовству да зельеварению обучать, премудрости свои передавать.

– Аль кажется мне, аль удачу свою ты Ванечке подарила? – послышался тоненький голосок из сумки холщовой, и тут же высунулась оттуда растрепанная тряпичная голова. Кукла Василисы Премудрой, которую наставница нам вручила, никогда смолчать не могла, и вот сейчас глазенки-бусинки уставились на меня осуждающе, с упреком.

А я в чем виновна? В том, что Навь ко мне тянется, что деревья оживают, пытаясь на Ту Сторону утянуть? Или что Ивана не смогла уберечь?..

– Ежели и подарила, все одно она с нами одной тропой идет. – Я все еще тяжело дышала, с опаской поглядывая на ель, чьи ветви угрожающе шевелились, словно бы возмечтали снова до меня добраться. Хорошо, что деревья ходить не умеют… или научились уже?.. В этой проклятой чаще погибельной что угодно могло случиться.

Увидев, что проклятое дерево сдвинулось с места и направилось в нашу сторону, я с визгом вскочила с травы и едва не запрыгнула на свое чудище, прежде бывшее Иваном-царевичем – дураком-то это в школе нашей его окрестили за то, что не больно умен и удачлив оказался. А вон как оно обернулось – на его стороне теперь и удача, и сила.

– Вот окаянный лес! – Иван меня подхватил, сумку на ходу застегивая, чтобы кукла наша нечаянно не выпала, и ее протестующие крики заглушили щелчки ветвей, когда елка едва не схватила меня за косу – а коса у меня знатная, длиннющая, хоть тонкая больно. Я ее вокруг Ивановой шеи обкрутила, лицо на груди широкой пряча, – и только свист в ушах раздался, когда помчалось мое чудище прочь от скачущего по поляне дерева.

Прижалась, вцепившись в плечи его широкие, а у самой голова от духа звериного кружится, кострами дальними пахнет, окалиной железной, дымами прогорклыми, листьями осенними… И вдыхаю я горечь эту, и насладиться не могу, а под ладонями моими сердце чудища бьется-дрожит, будто вот-вот прорвет клетку ребер, да и выскочит.

Хоть и не дородная я девица, а все же скакать по лесу с ношей в руках да поклажей за плечами не слишком легко. Еще и кукла вредничает, возится в сумке, верещит что-то, грозится бросить нас посреди чащобы – сами, мол, будете искать Ягу, коли еще раз запрете в темноте да тесноте…

– Ну, кажись, оторвались… – остановился Иван, бережно меня на землю опуская.

Я глаза открыла – вокруг уже дубы столетние шелестят резными листьями, сквозь них медовый свет кружевом дивным льется, стрелами янтарными в траву вонзается, куда и делась гиблая чаща с ельником проклятым. И как мы вообще туда забрели?..

Кукла!.. Она, проклятущая!..

– Объяснишь? – Я тесемки развязала, чтобы подарёнка наставницы смогла голову свою на белый свет высунуть. – Ты к какому нас лешему вывела?

– Кто вам виноват, что вы клубочек потерять сподобились? – проворчала та, калачиком на дне сворачиваясь. – Мне за то ответ нести? Я сказала на север идти – а ужо какой тропкой, о том не ведала! С меня каков спрос?

– Оставь ты ее, – махнул лапой Иван. – Ей бы только позубоскалить, и чего Василиса наша так ее любит?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю – проводницу нам выдали на диво характерную да дурную, – вздохнула я, косу свою с его шеи убирая.

Но тут же вспомнилось, как куколка меня выручила в самом первом хождении на Ту Сторону, когда только приехала я из своей глуши в Зачарованный лес, чтобы науку чародейскую постигать. И стыдно стало за слова свои злые, чую – щеки запылали. Завсегда я легко краснела.

А Иван на миг задержал мою руку у лица своего, потянул носом, принюхиваясь, – ох уж эти оборотнические замашки! Он теперь мир иначе чувствует да понимает, повадился то волосы мои обнюхивать, то руки… еще сожрет, окаянный.