Джон Толкин - Избранные произведения. Том III

— Да нет же, зависело, — возразил Пэриш. — Благодаря этому меня отпустили пораньше. Этот Второй Голос — ну, ты его знаешь, — велел послать меня сюда. Сказал, что ты хотел повидаться со мной. Так что я перед тобой в долгу.

— Нет. Ты в долгу перед Вторым Голосом, — сказал Ниггль. — Мы оба перед ним в долгу.

Так они и жили и трудились вместе — уж не знаю точно, как долго это продолжалось. Нельзя отрицать, что в первое время они иногда ссорились, особенно когда уставали, — а поначалу они и вправду иногда уставали. Как выяснилось, их обоих снабдили укрепляющим средством. На бутылках красовалась одинаковая этикетка:

«Растворить несколько капель в воде из Родника и выпить перед отдыхом».

Они отыскали Родник в глубине Леса: Ниггль его как-то раз представил, но так и не нарисовал. Теперь он понял, что Родник питал озеро, поблескивающее в отдалении, и всю окрестную растительность. Несколько капель тонизирующего снадобья придавали воде чуть горьковатый, вяжущий и в то же время бодрящий вкус — от этой смеси прояснялось в голове. Выпив ее, они отдыхали поодиночке, а потом снова вставали и радостно принимались за дело. В такие моменты Ниггль придумывал новые прекрасные цветы и растения, а Пэриш всегда точно знал, как их нужно сажать и какое место для них лучше всего подойдет. Еще задолго до того, как укрепляющее средство закончилось, Ниггль и Пэриш поняли, что больше в нем не нуждаются. Пэриш больше не хромал.

По мере того как работа приближалась к концу, Ниггль и Пэриш все чаще позволяли себе просто бродить по лесу, любуясь деревьями и цветами, формами и красками и всем вокруг. Иногда они пели дуэтом. Но Ниггль обнаружил, что его взгляд все чаще и чаще обращается к Горам.

И вот настало время, когда дом в ложбинке, сад, трава, лес, озеро — словом, все окрестности — почти обрели завершенность и все стало именно таким, каким ему надлежало быть. Большое Дерево стояло в полном цвету.

— Сегодня вечером мы все закончим, — сказал однажды Пэриш. — А потом сможем погулять в свое удовольствие.

На следующий день они отправились в путь и шли все вдаль и вдаль до тех пор, пока не добрались до Грани. Конечно же, она была невидимой — там не было ни борозды, ни забора, ни стены. Но путники знали, что пришли к границе этой местности. Им навстречу с зеленого, уводящего к горам косогора спускался человек, похожий на пастуха.

— Вам нужен провожатый? — спросил он. — Вы хотите идти дальше?

На мгновение между Нигглем и Пэришем пролегла тень: Ниггль понял, что действительно хочет идти дальше и, в определенном смысле слова, даже должен идти. А Пэриш идти не хотел и пока что не был к тому готов.

— Мне надо подождать жену, — сказал Пэриш Нигглю. — Ей ведь будет очень одиноко… Я почти уверен, что ее рано или поздно пришлют сюда, когда она будет готова и когда я все тут для нее подготовлю. Дом теперь достроен, и мы сделали все, что могли, но мне очень хотелось бы показать все это жене. Мне кажется, она сможет тут многое улучшить — придать уютности. Я надеюсь, ей тут тоже понравится. — Пэриш повернулся к пастуху. — А вы — проводник? — спросил он. — Вы не подскажете, как называются эти места?

— А разве вы не знаете? — удивился проводник. — Край Ниггля. Это Картина Ниггля — по крайней мере, большая часть этой местности. Ну, и еще немного Сад Пэриша.

— Картина Ниггля?! — изумленно воскликнул Пэриш. — Так, значит, это ты все это придумал? Вот уж думать не думал, что ты такой умный! Что ж ты мне-то не сказал?

— Когда-то давно он пытался вам об этом сказать, — заметил пастух, — но вы не слушали. Тогда он располагал лишь холстом и красками, а вы хотели залатать ими свою крышу. Вы с женой обычно называли все это «Нигглевой чепухой» или «той мазней».

— Но ведь она выглядела совсем не так, как тут, она не была такой… такой настоящей… — пробормотал Пэриш.

— Да, она была всего лишь отблеском здешней картины, — согласился пастух, — но вы могли бы уловить этот отблеск, если бы вам хоть раз пришло в голову попытаться.

— Ну, это уж я сам виноват, — вмешался Ниггль. — Я ведь даже не пытался тебе ничего объяснять. Про себя я называл тебя Старым Кротом. Да и какая разница? Мы жили и работали здесь вместе. Все могло сложиться иначе, но вряд ли — лучше. Но, боюсь, я все-таки должен идти. Думаю, мы с тобой еще встретимся — мы еще много чего сможем сделать вместе. Счастливо!

Он от души пожал Пэришу руку. Рука была сильная и надежная. На мгновение Ниггль обернулся и посмотрел назад. Цветущее Большое Дерево сияло, подобно пламени. Вокруг него летали и пели птицы. Потом Ниггль улыбнулся, кивнул Пэришу и зашагал прочь вместе с пастухом.

Ему предстояло побольше узнать об овцах и о горных пастбищах, смотреть на бескрайнее небо и идти вперед, все дальше и выше в Горы. А что с ним было потом, я не знаю. Даже Ниггль, маленький человек, сидя в своем старом доме, мог уловить отблеск дальних Гор, и они возникли на заднем плане его картины. Но на что они похожи на самом деле и что лежит за ними, может сказать лишь тот, кто поднимется на них сам.

— Я так считаю, он был просто глупцом, — изрек Советник Томпкинс. — Даже хуже того: он был совершенно бесполезен для Общества.

— Ну, не знаю… — протянул Аткинс. Аткинс не был важной особой — всего лишь простой школьный учитель. — Я в этом не уверен. Все зависит от того, что вы подразумеваете под пользой.

— Он не приносил ни практической, ни экономической пользы, — сказал Томпкинс. — Осмелюсь заявить, из него могло бы выйти что-нибудь путное, если бы вы, школьные учителя, знали свое дело. Но вы его не знаете. Вот потому и вырастают бесполезные люди вроде Ниггля. Если бы этой страной управлял я, я бы взял таких, как Ниггль, и приставил их к какой-нибудь работе, на которую они годятся, — мыть посуду в общественных столовых, или еще что-нибудь в том же духе. И присматривал бы, чтобы они работали как следует. Или избавился бы от них. От Ниггля я бы уж давным-давно избавился!

— Избавились? Вы хотите сказать, что заставили бы его отправиться в путешествие до срока?

— Именно так, если вам угодно употреблять это бессмысленное устаревшее выражение. Выбросил бы его через туннель на Великую Помойку — вот что я имел в виду.

— Так, значит, вы думаете, что живопись ничего не стоит? Что она недостойна того, чтобы ее хранили, развивали или хотя бы для чего-нибудь использовали?

— Конечно же, живопись полезна, — сказал Томпкинс. — Но от живописи Ниггля никакой пользы нет и быть не могло. Для смелых молодых людей, которые не боятся новых идей и новых методов, в живописи открывается широкий простор. Но на что годится эта его старомодная мазня? Пустые фантазии, вот и все. Этот ваш Ниггль даже под страхом смерти не смог бы нарисовать приличного плаката. Все возился с какими-то листочками да цветочками. Я его как-то раз спросил, зачем он это делает. И знаете, что он мне сказал? Они, дескать, славные! Представляете? Так и сказал — «славные»! Я его спросил: «Это органы размножения и пищеварения растений — славные?» Он так и не нашелся что ответить! Пустозвон, одно слово.