Джеймс Кейбелл - Земляные фигуры

В этих окнах граф Мануэль видел хорошо знакомые поля, длинную тополиную аллею и поднимавшиеся дальше холмы. Все было так же, как и вчера и как все было с той поры, почти три года тому назад, когда граф Мануэль впервые вступил в Сторизенд. Все было точно так же, как было раньше, за исключением, разумеется, того, что до вчерашнего дня стол дона Мануэля стоял у дальнего окна. Он не мог вспомнить, чтобы это окно когда-либо открывалось, поскольку с тех пор, как молодость покинула его, граф Мануэль становился все более и более восприимчив к сквознякам.

– Несомненно, оно очень любопытно, – сказал дон Мануэль вслух, покончив с бумагами.

Он опять направился к очень любопытному окну, но тут с шумом появилась его дочка Мелицента, которой сейчас было три года, в отвратительно грязном виде и начала к нему приставать. Позднее она стала необычайно красива, но в три года принадлежала к тем детям, которых человеческие силы могут сохранять в чистоте не более трех минут.

Дон Мануэль держал для нее у себя на столе маленькую плоскую палку и сейчас взялся за нее.

– Выйди из комнаты, маленькая чума! – взорвался он. – Я занят.

Поэтому девочка, в соответствии со своей привычкой, выбежала в коридор и встала там: уже не в комнате, но заступив ножкой за порог. Она смеялась в лицо своему огромному отцу и издевательски показывала крошечный красный язычок знаменитому сюзерену Пуактесма. Тут дон Мануэль, в соответствии со своей привычкой, опустился на четвереньки, чтобы шлепнуть ее палкой по ноге, а Мелицента завизжала от восторга и отдернула ногу как раз вовремя, чтобы избежать удара, но выставила за порог другую ногу и тоже постаралась отодвинуть ее до получения шлепка.

Они посвятили подобной возне больше четверти часа, и в подобном виде их нашел секретарь – серьезный молодой Рурик. Пристыженный граф Мануэль поднялся с пола, отряхнулся и послал Мелиценту в кладовую за сахарными пирожными. Он сказал Рурику, каковы самые благоприятные условия, которые он может предложить парламентариям Наренты, и дал заверенные предписания.

Когда Рурик ушел, дон Мануэль вновь приблизился к дальнему окну, открыл его и выглянул в него еще раз. Он покачал головой, как человек, не сумевший разгадать некую загадку. Он надел доспехи, опоясался мечом и поехал в Пердигон, куда прибыл святой король Фердинанд посоветоваться с Мануэлем о замысле убийства военачальника мавров Аль-Мотаваккиля.

Вдобавок в тот день в суде высший инстанции он решал одну тяжбу относительно некоторых, весьма ценных, пахотных земель, но присутствующие при поединке заметили, что он запорол сцену сбрасывания с коня и тяжелого ранения графа Ладинаса и вел себя так, словно его настроение не соответствовало повестке дня. В действительности, у него была причина найти вторжение подобных тайн без спросу в домашнюю жизнь уважаемого всеми дворянина довольно беспокоящим (ибо сверхъестественные тайны достаточно хороши, если человек является опрометчивым юношей или если он посвящает свою жизнь их раскрытию), а иметь в собственном доме разыгрывающие его окна казалось едва ли благопристойным.

И весь этот месяц, пока он был занят преследованием Отмара и его бандитов в Тауненфельских горах, дона Мануэля в глубине души, по-видимому, тревожило какое-то воспоминание, и как только был схвачен и повешен последний отряд разбойников, он поехал домой и, выглянув в окно, обнаружил, что ничего не изменилось.

Дон Мануэль задумался. Он ударил в гонг, вызывая Рурика. Поговорив с секретарем о том о сем, через какое-то время он заметил:

– Но здесь становится душно. Открой это окно.

Секретарь повиновался. Мануэль, сидя за письменным столом, внимательно за ним наблюдал. Но, открывая окно, секретарь стоял к графу спиной, а когда повернулся, смуглое молодое лицо Рурика оставалось совершенно бесстрастным.

Дон Мануэль, теребя цепь с драгоценными камнями, висящую на шее, рассматривал лицо Рурика. Затем сказал:

– Это все. Можешь идти.

Но лицо графа Мануэля оставалось встревоженным, и остаток дня он продолжал приглядываться к молодому секретарю Рурику. После полудня было замечено, что Рурик под тем или иным предлогом часто заходил в Комнату Заполя, когда там никого не было. На следующее утро Мануэль обнаружил Рурика, средь бела дня вносящего в Комнату Заполя – подумать только! – зажженную лампу. Граф немножко подождал, а затем вошел в комнату через единственную дверь. Комната была пуста. Граф Мануэль сел и забарабанил пальцами по крышке письменного стола. Через некоторое время третье окно открылось, и на подоконник влез секретарь Рурик. Он задул лампу.

– Ты смелее меня, – сказал граф Мануэль, – может быть. Определенно ты моложе. Рурик, я не должен был заманивать темного и чопорного малого в это приключение, а должен был как можно скорее отважиться на него сам. Но у меня теперь другие обязанности, да еще внешние приличия, которые надо соблюдать. А люди начали бы болтать, если б увидели, как уважаемый всеми дворянин с положением в обществе вылезает из собственного окна, и просто не передать, что подумала бы об этом моя жена.

Секретарь обернулся, вздрогнул и, уронив лампу, разбил ее. Его ладони, трясясь, поднялись к гладкому подбородку и схватились за него. Лицо у него было белым, как у прокаженного, глаза – безумные и сверкающие, а голова вжата в плечи, обтянутые черным костюмом, так что, представ перед хозяином, он показался горбуном. Мануэль мог заметить еще одну особенность, а именно то, что с левой стороны у Рурика была выстрижена большая прядь черных волос.

– Что ты узнал, – спросил Мануэль, – там?

– Я не могу вам этого рассказать, – ответил Рурик, по-идиотски засмеявшись, – но я расскажу вам одну историю. Да-да, граф Мануэль, я расскажу вам веселую историю про то, как давным-давно наша общая бабушка Ева купала своих детей неподалеку от Эдема, когда ее позвал Бог. И она спрятала детей, которых не закончила мыть. А когда добрый Бог спросил ее, все ли ее дети находятся здесь и прижимаются кроткими головками к Его коленям, чтобы помолиться Ему, она ответила: «Да». Поэтому Бог сказал ей, что все то, что она скрыла от Бога, должно быть скрыто и от людей. И Он забрал немытых детей и создал для них некое место, где все вечно остаются юными и где нет ни добра, ни зла, поскольку эти дети не запятнаны человеческим грехом и не спасены драгоценной кровью Христа.

Граф, нахмурившись, сказал:

– Что за бред ты несешь средь бела дня? Я требую от тебя не какой-то глупой легенды, а точных сведений о том, что ты там встретил.

– Любую свободу и любое наслаждение, – безумно ответил ему молодой Рурик, – любой ужас и любой бунт.

Затем он говорил еще какое-то время. Когда Рурик закончил свою речь, граф Мануэль презрительно рассмеялся и сказал все, что можно ожидать от уважаемого всеми дворянина.