Джеймс Кейбелл - Кое-что о Еве

– Владыка моей жизни и добрый пастырь души моей, я знаю. Немногие боги остались чужды мне или моим объятьям. Многие Небожители искали моей любви, и я благочестиво соглашалась: книга моих религиозных увлечений написана моими поцелуями на множестве божественных щек.

– И я догадываюсь, что эта вода из Океанского Водоворота не предназначалась, в первую очередь, для моего дальнейшего апофеоза. Я имею в виду, мадам, что я не думаю, что вы взяли на себя труд похитить шесть капель амриты только для того, чтобы напомнить мне о моей божественности, о которой я, подавленный бременем других забот, каким-то образом позабыл?

– Владыка и единственный прообраз семи добродетелей, ты говоришь правду. Ибо пять остальных капель, как я пыталась тебе объяснить, когда ты снова стал перебивать меня, о возлюбленный моего сердца и радость очей моих, предназначались для пяти человеческих чувств молодого человека, от которого я тогда была без ума и которому я намеревалась подарить бессмертие и вечную молодость. Первую каплю – так как амрита сообщает бесконечную силу – я, разумеется, уже поместила. За это мой Отец (да святится имя его!) в приступе гнева поразил нас молнией и вышвырнул нас из Дома Небожителей в эту реку. Мой молодой человек утонул прежде, чем я успела сообщить ему какое-либо из благ, которые, как я очень опасаюсь, твое физическое превосходство могут сейчас из меня вытянуть.

Джеральд ответил:

– Я и в самом деле думаю, что ты гораздо быстрее продвинулась бы со своей историей, если бы с самого начала учитывала это. Положение, как видишь, более американское: в нем нет того прежнего духа свободы личности, о которой демократия придерживается не лучшего мнения.

– Светоч эпохи, слушаю и повинуюсь. Да станет вся моя история тебе известна...

– Да, твоя история интересует меня гораздо больше...

– Гораздо больше, чем что, о жестокий и прекрасный?

– Ну, гораздо больше, чем я могу выразить. Итак, давайте продолжим!

– Но моя печальная история теперь для твоего проницательного взгляда – как чистое стекло. Добавлю только, что бессмертная часть моего юноши была благополучным образом спасена из вод реки, и теперь ему как богу поклоняются в Литрейе. Но, увы, белка моих бедствий продолжала крутиться в колесе божественного гнева. Ибо мой Отец (да святится имя его!) ведет себя так нелепо всегда, когда малейший пустяк расстраивает его, что я была обречена в течение девяти тысяч лет исполнять определенные обязанности в водах сей реки в устрашающем обличье крокодила.

Услышав это заявление, Джеральд тут же сделал вывод.

– В чем заключались твои обязанности в качестве стража этих вод так же ясно, как и то, каким образом твои посетители оказывались столь беспечны, что забывали свои черепа. Это и в самом деле такая оплошность и неосмотрительность, что я не мог над этим не призадуматься. Однако я уверен, что формы, которые я созерцал и большую часть которых вижу и сейчас, не имеют ничего общего с очертаниями крокодила.

– Воплощение всяческого величия и высшая точка моего существования, это потому что девять тысяч лет моего проклятья счастливым образом истекли. Доказательством тому послужит прибытие моей несчастной заместительницы. Сейчас мы увидим ее встречу с истребительницей наслаждений и разлучницей влюбленных. После этого, когда мы позавтракаем, о дух жизни сердца моего, которого моя неутолимая любовь меня побуждает сожрать в порыве чистой страсти, я уеду отсюда на коне, которого ты столь любезно мне подарил, чтобы снова вступить в Дом Небожителей.

С этими словами она вытянула руку в указующем жесте.

С этими словами принцесса вытянула руку в указующем жесте. И Джеральд посмотрел на реку. Он увидел непостоянный, подвижный, туманный мир. Прямо перед ним глубокая река, искрясь, струилась на восток неспешной мелкой рябью. Но дымившиеся здесь и там над нагретой солнцем водой струйки пара тоже медленно плыли на восток так неравномерно, что то одна, то другая часть простиравшегося за рекой пейзажа то возникала из тумана, то вдруг постепенно, хотя и на удивление быстро, покрывалась вуалью. Прелестные медальоны зеленых лужаек, кустарника и отдаленных холмов, казалось, обретали форму, а затем растворялись в непрекращающемся течении тумана по направлении к восходящему солнцу.

И еще Джеральд увидел, что на расстоянии пятидесяти футов от него раздетая пожилая женщина с ребенком на худых руках приближается к берегу реки. Женщина устало тащилась к реке, словно одурманенная из-за лежащего на ней проклятья.

И вот женщина как будто споткнулась и упала в воду, но в падении отшвырнула ребенка от себя, так что он остался невредим в густой высокой траве.

Женщина, которую божья воля привела сюда, чтобы служить козлом отпущения для принцессы Эвашерах, продолжала благополучно и довольно эффектно тонуть. Она дважды уходила под воду без единого всплеска воды из-за наложенного на нее проклятья. Ребенок, которого годы еще не научили принимать как должное преобладание в жизни неприятных моментов, беспрестанно вопил, искренним мяуканием выражая неодобрение божественной воле. Из близлежащих зарослей камыша выглянул, сверкая глазами, шакал и крадучись начал приближаться к ребенку. Принцесса поднялась с алебастрового ложа и освободилась от слабых объятий Джеральда. Мгновение она стояла в нерешительности. На ее миловидном личике появилось озабоченное выражение. Ее слегка приоткрытый рот задергался. Джеральду это понравилось. Это был порыв вечно-нежного женского сердца и великодушного сострадания всем обиженным существам, чувства, которое, как жизнь научила Джеральда, встречается только в высокой литературе.

Принцесса покинула Джеральда. Она поспешила к берегу реки. Шакал отскочил от нее, оскалившись, попятился полукругом, и заросли тростника поглотили зверя. Принцесса наклонилась и милым жестом сострадания поймала женщину одной рукой и помогла ей выйти на берег.

Затем принцесса Эвашерах издала крик крайнего удивления. Она стиснула свои маленькие кулачки и взмахнула ими в воздухе жестом неподдельного раздражения.

Потом женщина, которая только что была спасена от гибели, отстегнула маленький медный сосуд и нож, которые висели у нее на поясе на медных цепочках. Принцесса взяла это, подошла к кричащему младенцу, остановилась, и плач прекратился. Принцесса повернулась к странной женщине, выкрикивая: «Хранг! Хранг!». Кровью, которая была в сосуде, принцесса смазала серые губы этой женщины, а остатками крови побрызгала на ее обнаженные груди и у нее между ног, которые та держала широко расставленными для такового оплодотворения.