Марк Лоуренс - Ошимское колесо

– Думаешь? – Снорри явно сомневается, и это совсем не то, что мне нужно.

– Я в это верю, – говорю я. – И только это имеет значение. – Мне приходит в голову, что в этом Аду человек сильной воли, человек, готовый пожертвовать всем, может склонить сам мир по своему желанию и превратить себя во что захочет. А ещё мне приходит в голову, что я не такой человек.

Снорри широко шагает и нагоняет меня.

– Так значит всё, что нам нужно, это доставить тебя в этот зал судий.

– Вот это – самая слабая часть замысла, – признаю я, и замедляю шаг, оглядываясь в поисках подсказок, но, разумеется, не вижу ни одной. Только пыль да камни.

Снорри идёт дальше.

– Ты ещё не понял это место. – Кричит он через плечо. – Направление не имеет значения. Это словно во сне. То, что тебе нужно, приходит к тебе. Впрочем, то, что не нужно – тоже.

Я спешу, чтобы нагнать его.

– Мы просто пойдём в эту сторону?

– Да.

– Пока не найдём?

– Да.

– Кара сказала, что дверь может быть где угодно, – говорю я, как всегда стараясь избежать долгой ходьбы.

– Если увидишь её раньше, чем мы дойдём, дай мне знать, – фыркает Снорри. – И как, по-твоему, выглядит этот зал? Как зовут судей?

Мы идём по долине, которая медленно становится равниной, под постепенно темнеющим небом, погружающим нас в тени. И всё это время мы говорим о подземном мире Аида, о богах Олимпа и о легендах, которые напридумывали обо всём этом древние. После Тысячи Солнц многие утратили веру в римского Бога и обратились к старым богам, просчёты которых случились слишком давно, и о них уже никто не помнил. Вспоминая форму и историю Аида, мы замечаем, что идём по нему, или по той части мёртвых земель, которая сформирована верой людей, которые верят в такие сказки.

– И почему язычникам так нравятся собаки в аду? – спрашиваю я. – И реки?

– Что ты имеешь в виду? – В голосе Снорри слышатся оборонительные нотки.

– У греков есть река Стикс, и через неё возит перевозчик. Он ссаживает тебя на берег, который охраняет огромный пёс по имени Цербер. У норсийцев есть река Гъёлл, и мост через неё ведёт на берег, который охраняет огромный пёс по имени Гарм.

– Не понимаю, о чём ты.

– Похоже, будто вы скопировали их один в один, лишь сменив некоторые детали и добавив свои имена.

Последующий спор отвлекает мой разум от жестоких страданий похода по мёртвым землям. Ад есть ад, в какую мифологию его не наряди. Каждая частичка моего тела пересохла. Всё болит. Голод и жажда поселились во мне до самых костей. По мере того, как сгущается темнота, во мне тают все надежды, и язык уже теряет интерес к беседе… но споры, шутки над северянином поддерживают меня и не дают лечь в пыль, ожидая своей очереди быть развеянным по ветру.

Ялан.

Всего лишь ветерок, который произносит моё имя в паузе разговора.

Ялан.

Но когда ветер произносит твоё имя в темноте Ада – это пугает.

Со временем меркнет даже удовольствие бесить Снорри, и я иду, пошатываясь под грузом непереносимой боли и истощения. Быть может, окружает меня лишь тьма, пыль и слабый нескончаемый встречный ветер, но в уме я возвращаюсь к конкретному аду, которым было наше путешествие через Суровые Льды. Я снова шёл там, а рядом шаг за шагом изнывали от усталости норсийцы – Эйн, Арне и Туттугу. Все мы брели по белым пустошам, и вперёд нас тащила лишь широкая спина Снорри вер Снагасона, который неуклонно шёл вперёд.

– Понимайся!

Я понял, что стою на коленях, склонив голову и не двигаясь.

– Держу. – Рука Снорри обхватывает меня за плечо, и он поднимает меня на ноги.

– Прости. – Я ковыляю дальше.

– Это место любого доведёт до истощения, – говорит он.

– Прости. – Я слишком изнурён, чтобы объяснять, но прошу прощения за всё. За то, что меня пришлось тащить через ту дверь, чтобы я смог исполнить своё обещание; за то, что оставлю Снорри одного в Аду; за его семью; за то, что не могу поверить в его поход; за то что знаю – он потерпит поражение. – Прости за…

– Я знаю, – говорит он и ловит меня, пока я снова не упал. – И любому, кто ради друга идёт через Ад, не за что извиняться.

– Я… – Звук вдали избавляет меня от новых глупостей. Слабый звук, который потом стихает. – Что это?

– Я тоже слышал.

Я так долго не слышал ничего, кроме ветра, что странный крик кажется полным предзнаменований.

Звук раздаётся снова, на этот раз громче.

Ялан .

На этот раз громче, чем просто моё воображение. Голос, который произносит моё имя, или по крайней мере издаёт звуки, похожие на моё имя, превращая его во что-то незнакомое.

– Бежим? – Оказывается, во мне осталось больше сил, чем я думал. Недостаточно для бега – это просто болтовня со страху, – но сил хватает, чтобы идти с приличной скоростью.

– Пойдём дальше, – Снорри идёт впереди.

– Но что это?

– А ты как думаешь? – спрашивает он.

Ялан . Похоже на то, как произносила моё имя мать. Так ребёнок старается воспроизвести оба слога. Я не хочу этого говорить, словно если озвучить мои страхи, они станут реальностью, но каким-то образом я знаю, что идёт, что нас выслеживает. В Аду с его специфическим недостатком направлений все твои страхи довольно быстро тебя отыщут. Это моя сестра и нежить, связавшая себя с ней, разлагающая её душу. Если они убьют меня здесь, то моя смерть пробьёт дыру, через которую они смогут явиться в мир живых. Нерождённая королева, наездник и скакун, родится в мёртвую плоть спустя столько лет после зачатия. И весь потенциал моей сестры высвободится в мире в руках нежити… Если честно, это лишь вишенка на жутко невкусном торте – меня не волновало уже всё после части "убьют меня здесь".

– Это свет? – указываю я.

– Да. – Снорри подтверждает, что это у меня не галлюцинации из-за смертельного страха.

ЯЛАН ! Доносится вой сзади – издалека, но недостаточно издалека. ЯЛАН ! Оказывается, я могу бежать.

Снорри бежит трусцой рядом со мной, и луч света с мучительной медлительностью разделяется на несколько, очерчивая крышу и множество поддерживающих колонн огромного здания. Всё из белого камня, в точности как мы друг другу описывали.

Души теснятся в темноте возле двора. Время от времени по ступеням спускается новая душа – прозрачное воспоминание о мужчине или женщине. Оно не держится за определённую форму, но меняется от воспоминаний о своей жизни, в основном о мгновениях ужаса. Никто из них не задерживается там, куда падает свет – они бегут, пока тьма их не поглощает, словно свет судей жжёт их. Они движутся от Снорри, и от меня. Возможно, на жизнь, которая всё ещё теплится в нас, больно смотреть глазами, которых уже нет.

Мы останавливаемся в сотне ярдов от зала с множеством колонн. За колоннами высятся широкие белые стены, каждый дюйм которых украшен сценами из легенд. Наклонное освещение резко очерчивает наши лица. Даже с такого расстояния тот свет обещает журчащую воду, тёплый воздух и зелёные растения.