Валерий Теоли - Печать бога (СИ)

Давид прыжком преодолел расстояние до ближайшей иконы. Там на длинном подсвечнике горело четыре свечки. Святой охотник использовал их в качестве метательных снарядов, а подсвечник собирался пустить в ход как оружие ближнего боя. При каждом попадании свечой в рыло болезнетворный бес обиженно вздыхал и, не взирая на трудности, пёр на врага. Адами ткнул его четырьмя рогами подсвечника в основание трясущегося холодцом подбородка; не испытывая ни малейшего сопротивления, металл окунулся в желеобразное тело. Вынув подсвечник, Давид отскочил. Дыры в студёнистой туше затянулись с поразительной скоростью, процесс остановил нечистого на несколько секунд.

Значит, железо и святая вода вкупе с огнём бессильны против горбоморда, уныло размышлял святой охотник. Надо будет записать как-нибудь в составляемую на досуге демонологическую энциклопедию. Естественно, если после встречи с горбомордом Адами останется жив. Занятно. А что даст применение комбинированных атак?

Давид отыскал другой подсвечник. Свечи в нём уже догорали, и он решил их не вынимать. Отбросив прежний подсвечник, он взялся за этот и двинул свечами по морде подползающего нечистого. Огонь опалил мерклые буркала, нечистый пропищал нечто ругательное на демонском наречии и замотал горбом, щурясь.

А, не нравится! Так получай!

Святой охотник превосходно фехтовал, и с подсвечником управлялся не хуже, чем со своим мечом. Он не давал болезнетворному бесу сдвинуться с места, осыпал градом ударов и кромсал желейную плоть. Раны нечистого зарастали, он расползся по полу омерзительной кляксой, терпеливо пережидая нападение человека. Адами понял: сколько бы он ни избивал врага рода людского, его атаки не причинят вреда горбоморду. Тогда он переключил своё внимание на поиск других средств уничтожения нечистого. Воткнув подсвечник в гадкое рыло, он сорвал со стены чадящее кадило, раскрутил его и точным броском отправил в зеленогубый рот.

Харя болезнетворного беса раздулась, буркала превратились в неразличимые щёлки. Горбоморд срыгнул, изо рта повалил густой чёрный дым. Вдруг он завизжал свиньёй, вспыхнул и покатился по полу; дорожки слизи, оставленные им ранее, также занимались очищающим пламенем.

Вскоре в зале заполыхал пожар. Обезумевшие от страха монахи-целители кричали о победе над величайшим демоном, разбивали окна и выбирались наружу. Доверчивые монахини, не покидавшие прилавков с товарами, открыли дверь, и из пылающего зала вышел святой охотник в обгоревшей одежде. Небрежно сбив рукой пламя, поселившееся на плечах его дорожной куртки, он вежливо попросил монахинь отдать его оружие. Прицепив портупею с мечом, засунув за пояс пистолет и кинжал, он надел чёрную широкополую шляпу, его верную спутницу, плотный плащ и отправился прочь из храма, напоследок поблагодарив бога Аксииля за исцеление.

Уходя, он не обернулся, чтобы поглядеть на столб дыма, поднимающийся над храмом. Его не интересовал пожар. Он углубился в раздумья. К нему вернулось утраченное во время болезни самообладание, дарующее способность мыслить свободно и легко.

Начала вырисовываться общая картина происходящего.

И, самое главное, нос больше не чесался.

Хотя считалось, что преступности в Лавраце нет, она всё-таки существовала. Кристаллы Правды, которыми снабжалась стража городских врат, выводили на чистую воду злоумышленников, собирающихся попасть в город; предполагаемых преступников всегда было предостаточно, чтобы битком набить городскую темницу. Как правило, все камеры были полны разнообразного сброда; одиночных апартаментов при строительстве тюрьмы не проектировали. Поэтому Виктора Сандини, бывшего старшего послушника Ордена Мудрости, определили в общую камеру с доброй дюжиной людей явно бескультурных, одного взгляда на которых было довольно для лёгкого обморока. Они встретили нового сокамерника радостным гиканьем и развесёлыми шуточками, вводящими воспитанного человека в смущение. Виктор же не замечал творившегося вокруг веселья, так как был всецело во власти мрачного настроения и дум о своей печальной судьбе. Какой-то здоровенный тип, заросший рыжей шерстью и напоминающий борова, в кожаной куртке лучника и дырявых рейтузах пикинёра по-дружески приобнял Виктора и стал толковать что-то о наличии у него, Сандини, золотых зубов. У рыжего детины со шрамом через всё лицо зубов явно не хватало, и он хотел позаимствовать их у новоприбывшего заключённого. К сожалению, бывший послушник ещё не заработал денег на золотые коронки, к тому же, скверное настроение стало причиной агрессивного поведения. Разве мог он бояться какого-то разбойника более гнева Великой Магистрессы? Однозначно, рыжий казался ему милым пушистым котёнком по сравнению с грядущими неприятностями. Объятия детины стали радушно сжиматься, превращаясь в тиски, и ярость Виктора, захлестнувшая его горячей волной, выплеснулась на попавшего под руку преступника. Рыжий взвыл, когда Виктор саданул его коленом в область паха и, подскочив, вцепился обеими руками в горло. Противники повалились, причём сверху оказался бывший послушник, колотящий рыжего с неистовством варвара-берсерка. Его оттащили от оглушенной жертвы дружки здоровяка и принялись объяснять с помощью ног и кулаков, как нужно вести себя в условиях тюремного общежития. Видимо, Виктор решил свести счёты с жизнью, поскольку отчаянно отбивался, провоцируя сокамерников на более жёсткие объяснения. Конец потасовке положили тюремщики, привлечённые шумом драки; имевшиеся у них дубинки решили исход битвы.

Виктор отдыхал, прислонившись спиной к стене. Лицо его сияло в полутьме камеры парой фонарей под глазами, на подбородке запеклась кровь из рассечения. Его давешний противник выглядел получше; он обошёлся многочисленными шишками, выпирающими несуразными рожками из густой рыжей шевелюры, и ссадиной на скуле. Правда, ссадина совершенно терялась на фоне устрашающего шрама и заросшей щетиной бороды. Детина искоса поглядывал то на дверь, у которой дежурил тюремщик, то на Виктора. Синюшные веки Сандини подрагивали, как и другие части тела; нервы у него сегодня были на взводе. Остальные заключённые перестали обращать внимание на новоприбывшего и занимались кто чем.

За стеной послышалась заунывная песня о беглом каторжнике, вернувшемся домой после долгих лет и заставшем жену в постели с любовником, о том, как каторжник задушил обоих и по своей воле отправился назад, на каторгу, где его благополучно повесили за побег и двойное убийство. В соседней камере суровые разбойники плакали навзрыд, слушая финал песни, посвящённый матери каторжника, носившей ему цветочки на могилку до самой своей смерти. Песня исполнялась так проникновенно, что тюремщик всхлипнул за дверью, а у Виктора защемило сердце.