Марина Дяченко - Ведьмин век

– Не рехнешься, – он подобрал брошенный на спинку стула халат. Давай-ка я оденусь. Эротическое представление окончено…

Первый момент прикосновения обернулся легким ударом. Будто от тока.

– Если тебе совсем уж все равно, с кем ты рядом… Если уж совсем все равно… То я тоже «люди». И я все равно не сплю.

У нее были горячие, сухие, сильные ладони. Он почему-то подумал, что там, в своем прикладном училище, она особенно здорово лепила из глины. И расписывала готовые кувшины красными цветами.

– …А потом она говорит – у тебя все равно нет выбора. Тебя, говорит, все равно сожгут…

– Охота за неинициированными. За «глухими»… Врала она, чтобы тебя на вранье купить.

– Потом говорит… расскажу тебе, как на учет берут. Догола разденут – сперва тело, потом… душу тоже разденут. Маркированный инквизитор…

– Ну-ну…

– И полезет, говорит, немытыми руками… внутрь твоей… души… Целлюлозная фабрика на окраине и отеческий надзор… Инквизиции… А я не могу – под надзором, у меня с детства сон кошмарный, будто я – в тюрьме!..

Она лежала, свернувшись клубком на диване, а он сидел рядом, положив руку на рыжий затылок. Может быть, это тот лисенок, из его детства? Может, то была маленькая лисичка? И теперь она родилась на свет заново – в облике рыжей девчонки? По фамилии Лис, Ивга Лис…

– Никто тебя не обидит.

– Правда?..

…И теперь он должен искупить ту свою детскую беспомощность? Сколько ведь раз в мыслях взламывал клетку, уносил рыжего в лес, выпускал… А это ведь не лисенок. Человек… и очень неплохой.

Он склонился над ней. Обнял. Осторожно прижал к себе, сосредоточился, пытаясь окутать ее своим спокойствием. Расслабить.

– Ведь… насильно меня не инициируют?

– Нет. Никогда.

Она рассмеялась – нервно и одновременно облегченно:

– Так чего же я… боюсь?

– Все будет хорошо.

– И Назар…

Имя вырвалось, кажется, помимо ее воли; она вдруг перестала дрожать. Замерла, заглянула Клавдию в глаза, так глубоко, как могла.

– Назар… меня… не бросит?..

Секунду он колебался, решая, соврать или нет; она вдруг быстро и испуганно зажала ему ладонью рот:

– Не отвечайте…

И смутилась. Отдернула руку. Отвела глаза.

– Ивга, – сказал он, чтобы отвлечь ее от ненужных мыслей. – Расскажи мне – ты откуда? Где ты жила раньше?..

Она долго молчала. Клавдий чуть отстранился, но руки с ее затылка не убрал.

– Селение… Тышка. Ридненской области.

…Мальчишек было трое. Девчонок – четыре; пятая стояла на коленях, потому что толстая рыжая коса ее была надежно зажата в оцарапанном мальчишечьем кулаке.

– Это родинка.

– Дура! Это и есть ведьминский знак! В родинке волоски должны быть, а тута нету!..

– Дай мне посмотреть! Ну дай же!..

– Шакалы, – сквозь слезы сообщила рыжая девчонка. – Свиньи подрезанные, салотрясы, собачьи дерьмовники…

Тот мальчишка, что держал косу, оскалился и дернул. Девчонка резко втянула в себя воздух, но не проронила ни звука.

Платье на ее спине было расстегнуто от шеи до пояса. И мучители без стыда задирали коротенькую нижнюю рубашку.

– Ведьминский знак, если огоньком прижечь, так не больно… – сообщил младший из мальчишек, толстощекий очкарик.

– Свиньи собачьи дерьмовые…

– Заткнись, ведьма… Вот это знак?

– Нет, это синяк… Знак – вот он, возле лопатки…

– Ух, ты…

Чиркнула спичка; девчонка взвизгнула и ударила мучителей ногами…

…Ивга содрогнулась.

– Вот скоты, – сказал инквизитор.

Ивга пыталась успокоить дыхание. Она забыла, забыла, забыла, она не то что рассказывать – вспоминать об этом давно уже разучилась, а теперь картинка встала как живая – она видела разломанный ящик, валявшийся на заднем дворе школы… С одним торчащим гвоздем. Траву, сминаемую их башмаками. Холодную твердую землю под щекой…

– Вот скоты, однако…

Ивга прерывисто вздохнула:

– А правда… этот знак?..

– Что – знак? Может быть, может не быть… Многие девочки рождаются с отметинками на теле. Если остается на всю жизнь – родинка… Если исчезает где-то в период полового созревания… Исчезла ведь?

– Да.

– Значок. Вторичный признак ведьмовства. Бывает…

Ивга молчала. Рука, лежащая у нее на голове, была ей неожиданно приятна. И она боялась шевельнуться, чтобы не сбросить ее.

– Вы знаете, я…

Она запнулась. До сих пор ей удавалось избегать прямых обращений; теперь она не знала, как его называть.

– Вы знаете, я боюсь… себя. Того, что внутри меня… сидит. Понимаете?..

Жесткая ладонь соскользнула у нее с затылка. Улеглась на лоб:

– Никто не сидит в тебе, Ивга. Твоя возможная участь – это тоже ты, ты сама… Не захочешь стать активной ведьмой – не станешь. Поверь.

– Правда-правда?..

Ее собеседник кивнул. Ивга шумно перевела дыхание:

– Ведьмы… я понимаю. Я понимаю, откуда такая… почему все ненавидят. Их… нас . И я теперь понимаю, за что…

– Пока я рядом, тебя никто не тронет.

– С…спасибо…

Прошла минута ее бесконечной и горячечной благодарности; потом она почувствовала неловкость. И отстранилась:

– Я… ничего?

– Ничего… Я понимаю. Что было дальше?

У классной наставницы было тонкое, нервное лицо и сильная белая шея в круглом вырезе блузки:

– Пойми, Ивга Лис. Никто из нас не хочет видеть в школе этих господ. Из инквизиторской комиссии по несовершеннолетним. Зачем доводить дело до крайностей. Тебе ведь уже прислали приглашение… кажется, два раза?

– Я не ведьма. Они все врут.

– Тем более ты должна посетить. Мне тоже неприятно выслушивать от директора. А ему, в свою очередь – от попечителя…

– Я не ведьма! Чего вы все от меня хотите!..

– Не дерзи.

– Я не держу… не дерзю… Я ни в чем не виновата!

– Ну кто тебя винит. Если кто-то заражается, к примеру, заразной болезнью… его берут на учет в диспансере. Никто его не винит.

– Я не заразная!..

В пустом классе летала муха. Спиралями, петлями, кругами; билась о стекло, затем снова принималась кружить, а на доске висела схема по анатомии, и муха, сбитая с толку, принималась ползать по нарисованным кишкам нарисованного для наглядности человека…

– А потом?..

– Вечером я уехала. К тетке. В Ридну.

В полутемном подвальчике было сизо от табачного дыма. Какая-то девчонка плакала, забившись в угол, в руке ее подрагивала картонная папка с безвольно повисшими веревочками; к стенду, обтянутому серой мешковиной, невозможно было протолкнуться из-за множества плотных, упрямых спин, и пахло потом и духами, но сильнее – табаком.

– Тебя взяли? – спросил парень с нарождающейся бородой на загорелом скуластом лице. – Ты, рыжая… Тебя приняли?