Дмитрий Емец - Лестница в Эдем

– А у тебя что – «утробо» или «гортано»? – спросила она.

Секретарша вздохнула.

– У меня хуже. У меня улитобесие. Это когда хочется есть много, постоянно, но всякий раз чего-то определенного. Сейчас вот, к слову сказать, хочется индейки, так что я вам ее не дам. Самой мало. А вот лаваш можете взять. Ну или там хлеба… – она махнула рукой на большое блюдо.

На столе зазвонил деревянный, под старину, телефон. Улита лениво взяла трубку.

– Да, привет, Ромочка!.. И тебе!.. Ну почему, ты тоже сокровище! В каком смысле? Ну, во всех делах, где работают языком, а не лопатой, ты незаменим!.. Да, здесь! Сейчас позову! – проворковала она, без предупреждения швыряя трубкой в Мефа.

Даф заметила, что у Улиты выработалась уже привычка бросать, а не протягивать. Даже если человек стоял от нее на расстоянии полуметра, ведьма себя особенно не утруждала.

На этот раз Меф чудом успел уклониться, и увесистая трубка, пролетая, чиркнула его по скуле. Погрозив Улите кулаком, Меф подтянул к себе трубку за провод.

Меф не сразу осознал, что Ромочка и Ромасюсик – это один и тот же персонаж. Точнее, он осознал это, когда услышал в трубке марципановый голос:

– Прашечка хочет с тобой увидеться!

– А памятник с лошадкой она уже посмотрела? – с досадой спросил Меф.

Ему стало ясно, что Ромасюсик его одурачил: позвонил Улите, зная, что сам он на звонок не ответит.

– До памятника с лошадкой пока не добрались. У нас тут образовалось одно дельце. Так ты придешь? Что мне передать Праше, если я случайно ее увижу… Ой! Ухо! – Ромасюсик пискнул жалобно и печально.

Меф догадался, что провравшийся шоколадный юноша случайно увидел Прасковью раньше, чем смел надеяться. Когда железные пальцы очередной наследницы Тартара выпустили его ухо, Ромасюсик с новыми силами кинулся умолять Мефа немедленно приехать.

Слова извергались из него водопадом. Буслаев даже трубку от уха отнял, чтобы его не захлестнуло.

Есть такой тип поддакивающих женщин. Не душечка, а универсальная подлиза, которая, чтобы войти в контакт, раз по семь повторяет каждое слово собеседника. Улыбается при этом нежно и неискренно. Ромасюсик не был такой женщиной. Он вообще не был женщиной, если на то пошло. Но стоило послушать его или посмотреть на него хотя бы минуту, как такая женщина непременно вспоминалась.

– Что, достали тебя? А ты спроси у нее: «Прасковьюшка! Ты умеешь рисовать фломастерами свинью неблагодарную?» – толкая Буслаева ногой, жизнерадостно посоветовала Улита.

Меф скорчил Улите рожу. Голос Ромасюсика звучал то вкрадчиво, то визгливо, то умоляюще. Мефу чудилось, что шоколадный юноша бегает у него вокруг головы как паучок, обвивая ее словесной паутиной.

Не выдержав, он решительно потряс трубку, точно надеялся вытряхнуть из нее Ромасюсика со всей его болтовней. Выждав секунд пять, Меф вновь поднес трубку к уху и, твердо зная, что Прасковья прекрасно его слышит, хотя и дает ответ через другого, негромко окликнул:

– Прасковья! Ау!

На том конце провода моментально воцарилась тишина. Ромасюсик поспешно закрутил вербальный кран и притих, как зайчик.

– Прасковья! – настойчиво повторил Меф. – У меня совершенно нет времени! Давай так: ты соберешься с мыслями и четко сформулируешь, чего тебе надо, а я не менее четко отвечу, почему я не могу тебе этого дать! И на этом все! Точка!

После короткой паузы Меф услышал в трубке непонятный дребезжащий звук и догадался, что Прасковья разбила что-то о стену. Волна боли, ненависти, смятения на миг затопила сознание Мефа. Он поспешно коснулся спасительной руки Даф, она слегка пожала его ладонь, и волна отхлынула.

В динамике что-то хлюпнуло, и вновь воцарилась тишина.

– Что там у вас такое? – спросил Меф машинально.

На ответ он не рассчитывал.

– Ай донт ноу, – услышал он озадаченный голос Ромасюсика.

– Как не знаешь?

– Да так – не знаю. Она в другую комнату выбежала, – более-менее нормально произнес Ромасюсик. Он даже не кривлялся. Видно, случившееся потрясло и его. – В общем, как хочешь, но на твоем месте я бы пришел. Один или с этой твоей душехранительницей. Не пожалеешь! – добавил Ромасюсик.

– Почему?

– Ну хотя бы потому, что Праша тут светлого зацапала. Пока он еще жив. Так что передать: придешь?

Меф насторожился. Что-то подсказывало ему, что шоколадный юноша разнообразия ради сказал правду.

– Теперь приду. Но если окажется, что ты обманул…

– То мне в очередной раз ничего не будет! Ну все, покусики! Гуд бай, май лав! Целую в клювик, жду в гости! – вновь стал придуриваться Ромасюсик и бойко продиктовал адрес.

– «Каменноостровский» – сколько «н»? – спросил Меф, ища глазами ручку.

– Для таксиста это непринципиально. Скажи ему хоть четыре, только номер дома не перепутай! – сказал Ромасюсик и внезапно дал отбой.

Меф даже озадачился. Это был первый случай в мировой истории, когда шоколадный юноша первым прекратил разговор.

– Загадочная эта Прасковья! Она почему-то совершенно не умеет воспринимать слово «нет», – пробормотал Меф, возвращая Улите трубку.

– А что тебя удивляет? – сказала ведьма, грустно обсасывая крылышко. – Лигул вырастил Прашечку в Тартаре. Что такое «нельзя», она хотела бы понять, но пока не в состоянии. Слово новое, буковок много, значение туманное. Ну а Праша аутистка, глубинная такая, замкнутая. Рвущаяся наружу из своих недр, но совершенно себя не осознающая. Вроде наивной дикарки, которая ножом разжимает в метро зубы какому-нибудь дяде, потому что ей хочется посмотреть, какого цвета была жвачка, которую он засунул в рот. Ты ей нравишься, Буслаев, вот только она не знает, как это показать. То ли тебе голову отрезать, то ли себе голову отрезать, то ли еще кому-нибудь голову отрезать… Другому же стилю общения ее в Тартаре не научили.

Мефодий с тревогой оглянулся на Дафну. Слова Улиты впервые заставили его задуматься, что, возможно, он судил о Прасковье слишком поспешно.

Даф, как всегда, была само благоразумие.

– Вообще, да. Мерить всех по себе – все равно как черпать бесконечность чайной ложкой, – согласилась она. – Для выросшей в Тартаре в Прасковье еще очень и очень много человеческого, здорового и нормального! Если она уцелела там, где уцелеть нельзя, невозможно представить, какой яркостью обладал бы ее эйдос в нормальных условиях. Любой другой давно стал бы монстром от той же доли вседозволенности.

Меф озабоченно взглянул на часы, соображая, успеют ли они заскочить к Прасковье до начала тренировки.

– Улита! Если мы не вернемся вовремя, предупредишь Арея, что я опоздаю?

– Даже кончиком языка не пошевелю, – заявила ведьма.

– Почему?

– Потому что не поможет. Сегодня ночью, когда я несла тебя на ручках, как жених невесту, Арей сказал мне вот что: «Когда очнется, передай господину Буслаеву, что мое время стоит дорого. Наши занятия переходят на коммерческую схему оплаты. Сто пятьдесят отжиманий за три минуты опоздания. А там пусть считает сам, если у него с арифметикой хорошо».