Дмитрий Емец - Лестница в Эдем

Меф ехал и даже через куртку ощущал прохладные ладони Прасковьи, лежавшие у него на плечах. Когда же она касалась пальцами его шеи, что происходило нередко, то щекотный холодок пробегал по телу, забираясь даже в ботинки.

«А ведь мне нравится», – подумал Меф.

В тот момент, когда эта мысль посетила его, Прасковья засмеялась, и шею Мефа обожгло жаром. Усмиряя ее, Меф, не снижая скорости, переехал через валявшуюся толстую доску, чтобы новую наследницу мрака как следует тряхнуло на багажнике. Прасковью и в самом деле тряхнуло, однако дурь не вытрясло, потому что в ответ она засмеялась еще громче.

Когда Меф, много петлявший в переулках, затруднился бы уже сказать, где они, Прасковья принялась стучать его по спине. Буслаев свернул налево, заметив выезд к каналу, переехал узкую дорогу и остановился.

– Жалко стало велик? – спросил Меф разочарованно. Он был не прочь еще покататься.

Вместо ответа Прасковья взяла велосипед обеими руками, с усилием подняла его над парапетом и швырнула в канал. Велосипед скрылся почти мгновенно. Последней мелькнула пухлая черная шина.

– Ага. Значит, тебе ничего не жалко… А какой вопрос надо было задать, чтобы ты сама в воду скаканула? Просто теоретически? – с обидой за велосипед поинтересовался Меф.

Прасковья попыталась дать ему затрещину. Буслаев легко поймал ее руку, но она ухитрилась оцарапать ему ладонь.

– Знаешь, есть такие волшебные таблетки. Называются: «экстракт корня валерианы». Хочешь, подарю? – предложил Меф устало.

На этот раз в нос Буслаеву полетел уже кулак. Он ушел от него, сделав полшага назад.

– В общем, я не настаиваю. Я просто высказал свое мнение. Даже не утверждаю, что авторитетное, – сказал Меф.

Разговаривая с Прасковьей, он ощущал себя человеком, который ватной палочкой осторожно обрабатывает кому-то болезненную рану. Одно неловкое касание, даже не неловкое, а просто недостаточно бережное – и сразу вопль. Не девушка, а сплошное минное поле. Куда ни ступишь – сразу взрыв. С другой стороны, он и сам был виноват: смущался и говорил глупости. Привык, видно, что Даф всякую его словесную глупость покроет любовью и пониманием.

Напряженно глядя на Мефа, Прасковья принялась оживленно жестикулировать, точно желая спросить его о чем-то.

– Не понимаю, – сказал Буслаев совсем осторожно, чтобы в него снова что-нибудь не полетело.

Прасковья нетерпеливо мотнула головой. Сунув руку в карман, она выдернула из него блокнот и маркер.

«ИДИ ЗА МНОЙ!» – написала она.

– Почему ты без Ромасюсика?

Прасковья вновь склонилась над блокнотом. Маркер в ее руке быстро запрыгал, сокращая и сглатывая слова:

«ЧТБ. НЕ ПРБЛТ. Н. ВСТР. – ТЙН».

– Тайна от кого? – спросил Меф, прикинув, что Улите и Даф, к примеру, она уже известна.

Прасковья не стала ничего писать, а лишь нетерпеливо ткнула обратным концом маркера в асфальт.

– Ясно. От асфальта, – сказал Меф.

Не удостоив его даже улыбкой, Прасковья повернулась и быстро куда-то направилась. Меф едва за ней успевал. Они прошли вдоль канала и по лесенке спустились на узкий причал. Привязанные к столбам, о резиновые покрышки терлись два небольших катера. Один был пуст и накрыт брезентом. В другом на скамье сидел мужчина и задумчиво плевал в воду.

Услышав шаги, он вскочил и, качнув катер, ловко перепрыгнул на причал.

Меф увидел круглую бритую голову, косо насаженную на короткое, рыхлое, очень широкое туловище.

«ЗНКМС», – написала Прасковья. Меф не сразу сообразил, что это был призыв знакомиться.

– Привет! Как жизнь? – сказал Меф, разглядывая болтавшийся на шее незнакомца дарх.

Толстый, темный и непрерывно шевелящийся, он гораздо больше походил на жирную пиявку, чем на привычную сосульку.

Жуткое лицо уставилось на него. Казалось, некогда оно было раздроблено до состояния мозаики, а потом кое-как, без особого старания собрано вновь. Под носом, на подбородке и щеках торчали колкие пучки щетины, а два пучка были даже на лбу. В одном из них приблизительно угадывалась не к месту приставленная бровь.

Увидев Мефа, страшная рожа осклабилась и, открыв рот, не без гордости продемонстрировала отрезанный язык.

Прасковья вырвала из блокнота предыдущую страницу.

«ЭТО ОТ ПАЛИЦЫ», – написала она.

Меф кивнул. Про палицу ему можно было и не объяснять.

– А как его зовут?

«ЭНГ. ОН МНОГИМ МНЕ ОБЯЗАН. ЭТО Я СОБРАЛА ЕГО ПОСЛЕ РАНЕНИЯ».

– Больше некому было? – удивился Меф, знавший, что в Тартаре немало костоправов.

«ЕГО НЕ ЛЮБЯТ. ЕГО ХОТЕЛИ ДОБИТЬ».

– Почему хотели добить? – удивился Меф.

«У ЭНГА ПЛХ. РЕПУТ. ОН ЗАНИМАЕТСЯ СОМН. ДЕЛАМИ».

Меф озадачился. «Какими, интересно, делами надо заниматься, чтобы они показались сомнительными даже для Тартара?» – подумал он и спросил:

– Зачем ты меня к нему привела?

«ЕМУ МОЖНО ДОВЕРЯТЬ».

Буслаев заглянул в почти белые глаза Энга, отыскал где-то сбоку осклабившиеся синие губы, и желание доверять стало совсем назойливым.

– Я так и понял, – сказал он.

«ТЫ НЕ ДОЛЖЕН СРАЖАТЬСЯ С ГОПЗИЕМ», – быстро написала Прасковья.

– Почему?

«ГОПЗИЙ НЕ БУДЕТ БИТЬСЯ ЧЕСТНО. ТЕБЯ УЖЕ ПРИГОВОРИЛИ».

Буслаева это не удивило.

– И что ты предлагаешь? – спросил он.

«МЫ ИХ ОПЕРЕДИМ. ЭНГ ЗАЙМЕТСЯ ГОПЗИЕМ».

– В каком смысле «займется»? – уточнил Меф.

Прасковья не стала ничего объяснять, лишь дернула головой. Энг что-то промычал, и зрачки его стали еще белее.

– Ага, ясненько, – подытожил Меф. – Гопзий – четвертый клинок мрака. На номера второй и третий Энг явно не тянет. Первый номер тем более забит. Значит, варианты честного поединка отпадают. Теперь понятно, почему у Энга «плх. репут». Он просто убийца из Нижнего Тартара.

Энг дружелюбно осклабился. Он был буквально пропитан профессиональным соответствием. Насколько Меф мог судить, Энг был малый сговорчивый и обидчивостью не отличался. Обида – это эмоция. А зачем испытывать эмоции, за которые тебе не заплатят ни единого эйдоса?

Дряблое слабоволие зашевелилось в сердце Мефа, как гусеница.

«Может, правда? – подумал он. – Гопзий мне враг? Враг. Желает мне зла? Угу. А тут даже „да“ не надо говорить. Просто прикинуться глухим или непонимающим, и Прасковья все сама сделает. Все легко и удобно».

Меф подумал это на одном дыхании, почти давая внутреннее согласие, и тотчас собственная сговорчивость и склоняемость ко злу ужаснули его.

Прасковья внимательно смотрела на Мефа. Он ощущал попеременными волнами исходившие от нее любовь и ненависть.

«Светлое и темное в ней так взболтано, что она потеряла ощущение цвета. Так и человек, перемешавший в равных пропорциях соль и сахар, потеряет ощущение вкуса. Ей кажется, что свет и мрак – продолжение единого целого, как человек и его тень, и что она сама сможет прокладывать себе дорогу, руководствуясь только ощущениями внутренней целесообразности. Ложь и бред!»