Алина Лис - Изнанка судьбы

— Понимаю, да. Остается всего восемь золотых, так? Это мало, приятель. Совсем мало. Слушай, ну какие три боя?! Разве это деньги? О тебе только-только заговорили! На тебя ставят. Пять к одному, я не шучу! Представляешь, сколько денег мы сможем получить, если ты продуешь следующий поединок.

Деньги… куски штампованного металла, который люди договорились считать ценностью и охотно меняют на еду и услуги.

— Мне не нужно больше денег.

Человек прищурился:

— Я знаю, что тебе нужно, приятель. Третьего дня ты расспрашивал о девице, верно?

— Это мое дело.

Словно почувствовав, как напрягся собеседник, Чарли успокаивающе вскинул руки и шире раздвинул губы. Так, что улыбка на его лице стала походить на оскал:

— Тише, тише, приятель! Да не следил я за тобой! Ну кто так расспрашивает, сам посуди! Через полчаса весь город в курсе был. И мне донесли, да. Я же должен знать, чем занимается мой лучший боец, — он снова нервно щелкнул косточками на абаке. — Ты лучше послушай, что я скажу! Ты — фэйри, ни сопли в наших человеческих делах не понимаешь, да еще и с ворами общаться не умеешь. Состаришься раньше, чем найдешь свою девчонку, — Чарли пренебрежительно хмыкнул.

— Ты хочешь что-то предложить? — спорить с правотой Бруизера было бы глупо. Рэндольф и сам понимал, что делает что-то неправильно. В ответ на расспросы люди замыкались или пытались осыпать фэйри оскорблениями.

Оскорбления, как и похвалу, Рэндольф пропускал мимо ушей одинаково равнодушно. Отчего-то это особенно злило собеседников.

— Хочу, — Чарли оживился. — Ты остаешься еще на две недели. А я за это время попытаюсь узнать о твоей девчонке. Идет?

Две недели…

Каждый день без Элисон был мучителен, и только ночи приносили освобождение вместе со снами. Он погружался в эти сны, как в ласковые воды моря. Раньше они всегда уносили в прошлое. К полуденному лугу, нагретому камню менгиров — маленькое королевство Роузхиллс для троих.

Сейчас во снах поселилось пение метели и огонь в очаге, бисеринки пота на груди, искаженное от страсти лицо, жалобные стоны, будоражащие, безумные, опасные, незнакомые ранее желания. Служить, овладеть, поклоняться, присвоить, отдать ей все, сделать ее своей…

От воспоминаний мутилось сознание, он просыпался в пустой постели, и везде был ее запах. Иллюзия, морок, сводящий с ума.

Ночи утешали, но тем горше было возвращаться утром к опостылевшей реальности. Не спасали тренировки и медитации, что-то ныло, болело в груди, требовало найти ее — сейчас, немедленно, узнать, что с ней, защитить… И лишь звуки неслышной никому, кроме Рэндольфа, музыки, что звучали теперь каждый день, помогали держаться, ободряли и шептали: жива.

— Неделя, — сказал Рэндольф.

— Эй-эй! За неделю я могу не успеть. Нет, давай две. Как раз в конце следующей приезжает чемпион из Рондомиона. Этот бой будет…

— Полторы, — Рэндольф встал, показывая, что дальнейшие торги не имеют смысла.

В глазах человека мелькнуло странное выражение.

— Годится, — охотно согласился он.

Кьяра

Господин поставил ногу в стремя, окинул на прощание Кьяру внимательным взглядом, оставившим неприятное ощущение, что темный маг отлично осведомлен, что именно она задумала.

— Вернусь к обеду, моя верная Кьяра. Меню на ваше усмотрение.

— Хорошо, Мастер.

Она постояла на крыльце, вслушиваясь в цокот копыт по брусчатке.

Уехал.

Вряд ли вернется раньше вечера, разговор с воровским бароном — дело небыстрое. Это если маг еще сумеет добиться, чтобы его заказ приняли, а его самого — выслушали.

Впрочем, Кьяра достаточно узнала своего господина, чтобы быть уверенной: этот добьется.

Жаль рыжую Элисон. Где бы она ни пряталась, ей не удастся скрыться, если горбун сумеет найти общий язык с воровским дном.

Жаль, но всем не поможешь.

Кьяра неслышно спустилась в подвал. Замерла у двери в дальнюю камеру, унимая мелкую нервную дрожь.

Неужели она действительно сделает это?

Расскажи ей кто месяц назад про такое, Кьяра подняла бы рассказчика на смех. Она знала хозяина как человека опасного, проницательного и невиданно жестокого.

Специально искала подобного. Лишенного страха и сострадания.

Тот, кому закон отказал в справедливости, идет к слугам Черной.

Потом, когда все закончится, Кьяру вряд ли ждет счастливая старость. Собравшийся мстить роет две могилы.

Простить? Забыть увечья, боль, смерть любимого? Свести шрамы — пусть останутся следы, бледные, почти незаметные? Смириться с потерей пальцев?

И жить дальше, зная, что княжий выродок остался безнаказанным?

Прощать обидчиков Кьяра не умела. Никогда.

Ее совесть — совесть потомственной воровки, дочери хансинорских трущоб, — была молчалива и покладиста. Порой она робко заявляла о себе. Как тогда, с Элисон. Но Кьяра умела пропускать мимо ушей эти тихие жалобы.

Своя шкура ближе к телу.

Почему же она делает это сейчас? Жалость? Неуместная сентиментальность на третьем десятке лет?!

Где была жалость раньше, шестнадцать лет назад? Когда Кьяра первый раз убила. Вот такого же мальчишку.

За кусок хлеба.

Чтобы Черная побрала эту проклятую жалость!

Она сделала шаг назад, порываясь уйти. Снова вернулась к двери и со стоном уперлась лбом в окованное железом дерево.

Сколько часов она провела здесь в последние недели? Не сосчитать.

Из-за стены снова послышались негромкие голоса. Как много они болтают…

А что еще делать в темноте?

Снова говорил тамерец. Он любит поговорить. О себе, о жизни. Вот сейчас принялся читать стихи — надо же, эстет! А с виду обычный наемный убийца.

Мальчишка — из подслушанных разговоров она узнала, что его зовут Робин, — больше молчал. Он уже рассказал южанину всю немудреную историю своей короткой жизни. Беспризорник, бродяжка, как сама Кьяра. Родился в трущобах Ист-Уорхолл-Энд, в восемь лет после смерти отца был отдан мачехой помощником к мяснику. Сбежал от побоев, приблудился к банде, которой заправлял Лакричный Гарри.

Гарри Кьяра знала. Он был ублюдком. Скользкой сволочью, дрянью. В своей прошлой жизни удачливой молодой воровки Кьяра Шелковые пальчики не подала бы ему руки.

Он подбирал мальчишек, натаскивал на ремесло воришек, криво натаскивал, неумело. Попадется — не жалко. В маленькой банде, которую Гарри любил называть «семьей», царили звериные порядки и право сильного. А еще, по слухам, он любил использовать своих мальчиков грязным и противоестественным образом.

Надо уйти! Сдохни, неуместная глупая жалость! Нельзя обманывать Блудсворда! Только не его.

Кьяра сняла с шеи ключ и вставила в замок.

— Пойдем, — велела она, заглядывая в камеру.

Свет фонаря высветил влажные стены в плесени, охапку соломы на полу, тощую фигурку в углу — ребра да кости.