Дмитрий Емец - Лед и пламя Тартара

– Я, конечно, понимаю, что очки эти странноватые, даже очень, но с моста-то зачем бросаться? – спросил он растерянно.

Аня закрыла глаза. Ее пальцы сомкнулись на бицепсе Эди, и Хаврон тотчас по пижонской мужской привычке неосознанно напряг мышцы.

– Это невозможно. Я почти не могу спать. Постоянно слышу голоса. Ты вот сейчас посмотрел на этого водилу, и всю ночь будешь видеть его сны, и знать все, о чем он думает, и все дурное, что он когда-либо сделал, начиная едва ли не с пяти лет... А теперь представь, что творится со мной. Очки у меня уже давно, и я видела сотни, тысячи людей. Едва я закрываю глаза, как слышу хор множества голосов. Кто-то плачет, кто-то смеется, кто-то в истерике, один даже уже умер, и я умирала вместе с ним... Я так больше не могу. Я чувствую, что схожу с ума. Или уже сошла.

Эдя задумался.

– Ты видишь все эти глюки только когда ты в очках? Так? А если их не носить? – спросил он.

– У меня зрение минус пять. Без очков я как летучая мышь.

– Так выбрось и купи другие. Иногда проще выбросить очки, чем прыгать с моста, – предположил Эдя.

Аня усмехнулась.

– Думаешь, я не пыталась? Все другие очки трескаются прежде, чем я успеваю коснуться оправой переносицы... А эти... Их невозможно потерять! Я и в маршрутке их специально забывала. И в кислоту бросала, и просила одного мужика в гаражах разварить их сваркой. И все равно они через час оказываются у меня в сумке!

– Тупик прям какой-то. Без очков ты не видишь совсем ничего, а в очках ты видишь слишком много. И избавиться от очков нельзя, – подвел черту Эдя.

– Самое страшное, что я потеряла веру в людей. Ты даже не представляешь, как это ужасно: не верить людям и всех подозревать. Теперь все они кажутся мне опасными, темными, я их боюсь, почти всех... Ты даже представить не можешь, какие дикие, нездоровые мысли и желания бывают порой у самых милых с виду людей, – сказала Аня подавленно.

При упоминании о нездоровых мыслях Эдя почувствовал себя неуютно и решил сменить тему.

– Ты что, про всех все знаешь? И что ты, скажешь, положим, о нашем водиле? – спросил он недоверчиво.

Аня кивнула и надела очки.

– Тебя какое его прошлое интересует? Давнее? Недавнее? – спросила она грустно.

– Недавнее.

Аня взглянула на шофера.

– С чего начать? Конечно, с дурного?

– Почему с дурного?

– Потому что люди почему-то желают знать друг о друге только дурное... Позавчера он вез в машине двух женщин из ресторана и одна забыла сумочку. Он ее не вернул, хотя они и трезвонили на мобильник, оставшийся в сумке. Неделю назад отбил на парковке зеркало у белого «Вольво», поцарапал бок и быстро смылся... А два месяца назад бумажник вытряс у пьяного. Фамилия Самойлов. Вез его в Сокольники. Ну это еще так, мелочи! Бывает и хуже. Порой и пострашнее чего узнаешь. Одних убийц сколько по улицам ходит – толпы.

– Да, весело, – протянул Эдя и задумался.

Он молчал. Молчала и девушка. Теплыми волнами по их лицам скользили огни проспектов. Теперь они, кажется, ехали по набережной. Эдя точно не был уверен: не вглядывался. Некоторое время спустя машина свернула куда-то и неожиданно остановилась.

– Приехали! – сказала Аня.

Она вышла, Эдя – за ней. Водитель высунул голову из окна, ожидая, пока с ним расплатятся.

– Кто платить будет? – поинтересовался Эдя.

– У меня нет денег, – виновато шепнула девушка.

Хаврон присвистнул.

– Может, кольцо ему отдать?

– Обойдется, – решительно сказал Эдя.

Он наклонился к водиле и милицейским голосом сказал:

– Деньги возьмете у гражданина Самойлова, которого везли в Сокольники. Он просил прислать сдачу почтовым переводом, – сказал он.

– Чта-а-о? – растерялся водитель.

– А то. Бумажники у пьяных таскать не надо!

– Слушай, дорогой, какой бумажник?!

– И сумочки забытые надо пассажиркам возвращать! И когда зеркальца у «Вольво» отбиваешь, останавливаться! Что, забыл про «Вольво»? Госномер У 685 АЕ. А теперь предъявите, пожалуйста, документики! – сурово сказал ему Эдя.

Номер он сочинил с ходу. Едва ли, торопясь уехать, бомбила успел его заметить. И вообще Эдя стрелял в пустоту, наугад. Девушке он до конца не верил. Вдруг это все полный бред, и бомбила выскочит сейчас с монтировкой. Эдя даже приготовил ногу, чтобы ударить по дверце сразу, как она начнет открываться. Но вместо этого водитель что-то сердито промычал и трусливо принялся выкручивать руль у стоящей на месте машины. Эдя едва успел отскочить, пропуская рванувшуюся «шестерку».

Аня уже стояла у подъезда. Набирала код. Эдя почувствовал, что она сейчас уйдет, причем уйдет даже не обернувшись, и вдруг, подчиняясь не знаю уж чему – досаде, порыву, капризу – быстро обнял ее за плечи и поцеловал. Девушка не отстранилась, но и не ответила.

– Зачем? – спросила она.

Эдя озадачился. Это была первая девушка, которая после поцелуя задавала ему вопрос «зачем?». Особенно если сама наверняка знала ответ.

– На спрос. А кто спросит – тому в нос, – сказал Эдя.

Он часто повторял эту расхожую детскую фразочку, когда у него заканчивались аргументы. И, как ни странно, срабатывало.

Рано утром в дверях замаячила пришибленная пластилиновая физиономия Тухломона.

– Ах-ах-ах, Дафочка! Как твое здоровьице? – спросил он гнусящим голосом существа, у которого болят все зубы.

– С чего вдруг такая забота? – спросила Даф, подозревая подвох.

Тухломон ужом завертелся перед ее кроватью. Зацепил стул, на котором лежала флейта, уронил его, заохал, закрутился. Упавшую флейту, однако, поднять не рискнул, хотя и склонился над ней, шевеля клейкими пальчиками.

– Ну как же, Дафочка! С каждым днем ты все больше становишься человеком, а люди они, вить, имеют тенденцию болеть и дохнуть... – просюсюкал он.

– Спасибо, что напомнил. А теперь пошел отсюда, – сказала Даф. Она уже усвоила, что с комиссионерами можно не церемониться.

От «спасибо» Тухломона передернуло, точно сквозь него пропустили ток. Однако он справился и продолжал рассуждать:

– Странное существо человечишко! И бандитов он боится, и начальства, и гепатита какого-нибудь паршивенького, и инфаркта, и соседей, и за имущество свое трясется. Ползет по жизни как таракан, опасливо озирается, никому и ничему не доверяет. Хочется ему все сделать правильно, нигде не споткнуться, на уголовщину не нарваться, начальство обмануть, от болячек и от тюрьмы извернуться – и доползти-таки благополучно до гроба. Одного только он не боится – эйдос свой потерять. Душа – она неясно еще, есть или нету, а инфаркт и сварливое начальство – вот они, тута! Вот и выходит, что от мелочей бегаем, а главной кувалды, что над нами занесена, не видим.