Дмитрий Емец - Первый эйдос

– Теперь я понимаю, почему двести лет назад особо полнокровным девушкам каждую весну ставили пиявки. Когда мало сил – плохо, но все же человек конструктивен. Шлепает потихоньку, делает что-то. Но когда сил много, а девать их некуда, силы бродят, пузырятся и срывают с хозяина крышу, – шепнул Евгеше Меф.

Шепнул тихо, опасаясь карающего пылесоса.

Полной противоположностью Улите была Ната. Тряпку она брала ногтями, долго бултыхала ее в ведре, а затем грустно буксировала по полу, будто везла за собой машинку на веревочке. Продолжалось это до тех пор, пока кто-нибудь не выдерживал и с воплем не отнимал у нее тряпку. Ната умильно хлопала глазами, гнусно ухмыляясь в душе. Именно этого она и добивалась.

Даф была единственным приятным исключением. Она убиралась быстро, без омерзения, но и без того патологического стремления к стерильности, которая часто превращает хороших хозяек в издерганных истеричек.

Уборка близилась к завершению, и Ната даже ухитрилась зацепить шваброй громадный, редкой ценности светильник, когда внезапно посреди резиденции мрака полыхнула вспышка телепортации. Улита перестала ножом сдирать со стола полировку, пытаясь оттереть свечной воск, и выпрямилась.

– Я же сказал: никакой магии! Руками! – донесся резкий окрик из кабинета Арея.

Секунду спустя барон мрака вырос в дверях. И сразу стало понятно, что к уборке примененная магия не имеет никакого отношения. Извиняться мечник не стал. Слово «извини» слишком сложное для истинного стража мрака. В нем целых три слога и все с «и». Запомнить их в правильной последовательности нет никакой возможности.

В гаснущем, с алым ободом круге, неизменно сопровождавшем дальние телепортации из Тартара, стояли двое. Девушка была одета по-земному – в зеленоватую туристическую куртку с большим количеством карманов и карманчиков и джинсы. Меф поднял взгляд на ее лицо и вздрогнул, поняв, что уже видел его. Один раз в Тартаре, рядом с троном Лигула, и много раз на портрете… Те же алые губы, впалые меловые щеки и внезапный косящий взгляд.

– Прасковья! – позвал он.

Девушка вскинула на Мефа глаза. Через секунду она отвела их и больше не глядела на него, но Мефа не оставляло ощущение, что он является центром ее направленного внимания.

– Чему обязаны?.. – с холодком спросил Арей.

Воспитанница Лигула не привыкла, чтобы с ней так разговаривали. С гневом она скрестила на груди руки. На мгновение чинную канцелярию мрака затопило эмоциями столь яркими, что в них, как свечи, растаяли бы даже ломаки-суккубы. Светильник, уже пострадавший от швабры Наты, лопнул и осколками осыпал приемную. Меф успел выставить защиту вокруг себя и прижавшейся к нему Дафны. Мошкин замешкался, и ему рассекло стеклом лоб.

Вода в ведре, в котором Улита отжимала тряпку, кипела. Из него поднимался столб вонючего пара. За несколько секунд ведро опустело на две трети. В приемной запотели стекла. Даф ощутила, что голова у нее мокрая.

– Можно было и не убираться, – мрачно сказала Улита.

– И башку не мыть с утра. Но кто мог знать, что эта припрется? – добавила Ната.

Прасковья одарила ее холодной улыбкой. Вода в ведре мгновенно застыла. Причем застыла неровно, со всплесками, с бурлением, – так, как кипела. Волосы Наты, Дафны и остальных покрылись слоем льда, в который вмерзла вся грязь канцелярии.

Мошкин ревниво моргнул. Разумеется, воду мог заморозить и он, но воспитанница Лигула проделывала все с потрясающей небрежностью. Она даже не трудилась замечать, какое воздействие оказывают ее эмоции на посторонние предметы.

– Так чему мы обязаны честью видеть вас здесь? – убийственно вежливо снова спросил Арей.

– Она не ответит. Она не разговаривает, – заступаясь за Прасковью, шепнул ему Меф.

Мечник кивнул. Видно, и сам уже это вспомнил.

– Тогда пусть скажет тот, другой! Он-то, надеюсь, не немой?

Все взгляды устремились на спутника Прасковьи, который, смутившись от такого избыточного внимания, пугливо заозирался. Широкобедрый, пухлый, с выпуклыми глазами, один из которых был желтым, а другой оранжевым, он напоминал волнистого попугайчика. Такой же хлопотливый, поспешно охорашивающийся, пестрый. Даже смотрел он как волнистый попугайчик – косился поочередно то одним, то другим глазом, при этом немного склоняя голову набок.

Улита бесцеремонно шагнула к нему, обошла вокруг и, принюхиваясь, потянула носом.

– Нет, Арей, – сообщила она. – Этот не немой! Этот шоколадный!

– ЧТО?

– Натуральный шоколадный юноша. Глаза – мармелад. Уши – зефир. Губы – жевательная резинка. Щеки – желе. Зубы – рот открой! – кусковой сахар. Волосы… мм-м… не разберу. Соломка? Слоеное тесто? Может, отщипнуть – попробовать?

Улита плотоядно облизнулась. Шоколадный юноша заметил это и поспешил отодвинуться.

– Умоляю, не надо! Меня зовут Ромасюсик, – сказал он сдобным, хорошо пропеченным голосом.

– Ромасюсик – это от Рома? – спросил мечник.

– Да. А вы Арей?

Мечник промычал что-то утвердительное. Мефу показалось, он втайне опасался, что его тоже назовут «Арейсюсиком».

– Фантастично! Арей! Я вас абсолютно таким себе и представлял! Фантастично! Что-то такое большое, грузное, величественное! Изумительно! – заблеял шоколадный юноша, бегая вокруг Арея.

Ромасюсик весь был сплошное движение. Стоять на месте он не мог. Он то приседал, то выпрямлялся, то подпрыгивал – и все это без очевидной цели. Его пухлые шоколадные руки, казалось, жили отдельной от мозга жизнью. Они метались и хватали все подряд.

– Ой, как брутально! Я могу это потрогать? А это? – восклицал он, подбегая к оружию, которое не успели занести в оружейную.

– Ты это уже трогаешь, – говорил Меф.

– Ой, как чудесно! А это что, казачья шашка?

Мефу не хотелось его разочаровывать, но все же он буркнул:

– Это испанская рапира.

– Брутально! А это еще одна испанская рапира?

– С утра это был арбалет, – сказал Меф.

Ромасюсик пришел в полный восторг и стал трогать арбалет. Учитывая, что он был заряжен, Дафна вежливо попросила не целиться ей в лоб.

– Если вам, конечно, не сложно, – добавила она.

Ромасюсик не понял. Он смотрел на Даф и сахарно улыбался калорий так на двести.

– Ты, овощ! Положи железку на место и спрячь руки в карманы, если не можешь ничего не трогать, – повысив голос, сказал Меф.

Ромасюсик послушно положил арбалет и сунул руки в карманы. Заметно было, что пальцы шевелятся у него и там.

Чимоданов некоторое время критически изучал Ромасюсика, а затем в лоб спросил:

– Ты комиссионер, что ли? Пластилин в Тартаре закончился – стали вас из шоколада шлепать?

Такта в нем было, как у танка, который едет по трупам. Ромасюсик от обиды перестал вертеться и подозревать неизвестное смертоносное оружие в выбивалке для ковров.