Дмитрий Емец - Светлые крылья для темного стража

Арей покачал головой.

– Нет. Я потому и позвал тебя, что хотел посоветоваться. У Лизверя особое задание. Иди-ка сюда!

Мечник поднялся и подвел Улиту к окну.

– Этот приказ Лигула прибыл вместе с Лизверем! Запечатанным. Сам Лизверь его не видел, – негромко шепнул он, показывая Улите единственную, наискось листа написанную строку:

«Тайно подосл. к насл. мрк. Лиг.»

– Это к Прасковье, что ли? С чего бы это? – удивилась Улита.

Арей оскалился улыбкой.

– Вот и я поначалу задумался: зачем Лигулу вредить Прасковье? А потом сообразил. Лизверя посылали еще к Мефу! Но Лизверь по своему обыкновению задержался на несколько недель… Он, ты еще убедишься, редкостный тормоз.

– И что будем делать? Подошлем его вредить Мефу? – уточнила Улита.

Мечник помрачнел. Чувство долга вступило в его сознании в схватку с обычным недовольством главой Канцелярии и пало в неравном бою.

– Конечно, синьор помидор заслуживает серьезного наказания. Тем не менее я склонен считать, что наша обязанность не разводить самодеятельность, а буквально следовать приказам вышестоящего начальства, – произнес Арей подчеркнуто сухим голосом.

Мигом все поняв, Улита хихикнула, но тотчас застенчиво заслонила рот ладонью.

– И правильно! «Насл. мрк» так «насл. мрк», – сказала она.

Арей дернул головой, что означало кивок, и отошел к Лизверю.

– Приказ главы Канцелярии! Отправляешься к Прасковье и ее слуге – как его там! – и вредишь им! И еще одно: можешь не спешить.

Лизверь, казалось, несказанно удивился приказу не спешить. Обычно от него требовали сугубо противоположного, и все равно он вечно опаздывал. Улита услышала скрипучее «ыыгх», потом «уэа» – и медлительный дух первомрака исчез, оставив на память о себе зеленое пятно рекордных размеров.

Скрипнуло, жалуясь, кресло. Арей тяжело опустился в него и повернулся к Улите.

– Ну… говори! Что там с тобой такое в последние дни? Ненавижу лица, заспиртованные в тоске.

– Какая тоска, шеф? Для меня в жизни важнее всего простые желудочные радости! – с досадой сказала Улита.

Щеку Арея уколола сухая судорога.

– За вранье буду штрафовать. Скромный восточный штраф в размере одной отрубленной головы, – спокойно предупредил он.

Улита рассказала. Слова вырывались из ее груди толчками. Сухие глаза скользили по отвисшим, с желтыми пузырями воздуха, обоям. Она опять начала беспричинно ненавидеть Эссиорха, ненавидеть так сильно, до трясучки, что в раме жалобно задрожало стекло.

Арея любовная ссора Улиты почти не заинтересовала. Он давно привык к тому, что его секретарша устраивает себе такие встряски раза два в год. Для нее вдрызг поссориться с кем-то – все равно что выпить глоток воды. Нетерпеливо махнув рукой, чтобы остановить ее излияния, он принялся расспрашивать Улиту о том, каким образом у Мефа в руках оказался ее эйдос.

Об этом Улита ничего не знала.

– Сходи к Мефу! Поговори с ним! Мальчишка слишком много стал себе позволять! Передай, чтобы сидел тихо, или я рассержусь! Москва вообще-то моя территория, и кому здесь размахивать мечом, решаю только я, – приказал Арей, хмурясь.

Улита встала, энергично растирая лицо. Глаза так и остались сухими. Сезон слезных дождей уже закончился.

– Сама не пойду. Это сделает специально обученный человек, – увильнула Улита.

– Кто это у тебя специально обученный ?

– Мошкин. А то сейчас суккубы припрутся, а он с ними работать не умеет. Чуть что – краской заливается. Робкий больно.

Улита вышла в приемную. Подозвала Мошкина, объяснила, что от него требуется, и отправила к Мефу. О том, где поселились Мефодий и Дафна, русский отдел мрака давно оповестили комиссионеры, гнездившиеся как в штукатурных, так и в нравственных щелях общежития озеленителей.

– Я их найду, да? – привычно засомневался Мошкин.

– Найдешь.

– А удобно вот так вот врываться без звонка?

– Удобно.

– А они не рассердятся, нет?

– Если ты сейчас же не исчезнешь – тогда рассержусь я! – не выдержала Улита.

Мошкин поместил на одну чашу весов Мефа и Дафну, а на другую – Улиту и мысленно определил, чей гнев весит больше. Кивнул, вспомнил о суккубах, которые сейчас припрутся в резиденцию, и, охотно выскользнув за дверь, очутился на Большой Дмитровке.

Погода была колеблющаяся и такая же до конца ни в чем не уверенная, как и сам Мошкин. «Не дождь, нет? Но и не солнце, нет?» – точно спрашивала она у самой себя, и то затягивалась тучами, то проглядывала неуверенными пятнами ясного неба.

Мошкин был уже на полпути к метро, когда увидел знакомое лицо, мелькнувшее в толпе, и память привычно выстрелила имя:

– Лариса!

Девушка нервно оглянулась на Мошкина, после короткого замешательства узнала его и остановилась. Не виделись они уже года три-четыре. С Ларисой Евгеша когда-то вместе ходил в Студию развития воображения. Там им давали всякие необычные задания. Однажды заставили представлять себя осенними листочками, которые падают с дерева. Один мальчик решил упасть с высокой ветки, залез на подоконник, неудачно упал, сломал ключицу и стал корчиться.

– Странный ты какой-то листочек! – задумчиво сказала руководильница студии. Она не сразу сообразила, что случилось.

Мошкин сам не понял, что заставило его окликнуть Ларису. Как девушка она никогда ему не нравилась. Маленькая, сдавленная, с неожиданно толстыми ногами и резким голосом. Это был тот случай, когда гадкий утенок превращается непосредственно в гадкую утку, таинственным образом минуя стадию прекрасного лебедя.

И вот теперь они шли рядом – неинтересные друг другу люди разного пола, у которых никогда не будет романа и вообще ничего не будет. Оба прекрасно это понимали и ждали минимального внешнего повода, чтобы разбежаться. Мошкин шагал, дежурно изображал приветливость и радость, от которой у него судорогой сводило мышцы лица, и взглядом промерял расстояние до метро. Метро было почти рядом, но мешалась оживленная улица без светофоров. Приходилось делать крюк.

И вот Мошкин уныло шел и от нечего делать размышлял: некрасива Лариса, потому что зла, или зла, потому что некрасива. Обе версии были правдоподобными. Лариса бежала рядом с ним полубоком и визгливым, как диск пилы-болгарки, голосом конспективно, через запятую, перебирала всех общих знакомых:

– Анька просто самка собаки… Натурально самка! Федор – урод! Димон, ты помнишь, всех нас старше был, провалился в институт, тупарь, и его втюхали в платный… Кузьмина увела у меня парня! Я ей морду кислотой оболью!

«И зачем я ее окликнул, дурак?» – спрашивал себя Мошкин.

Он не в первый уже раз думал, что девушки, по его наблюдениям, гораздо агрессивнее парней. Мужскую агрессию всегда можно обосновать логически. Это либо борьба за главенство в компании, либо, напротив, попытка отстоять право на независимость. Парень всегда – ну или почти всегда – моментально чувствует, когда противник повержен, деморализован или идет на попятный. На этом драка обычно прекращается. Точки расставлены, вожак определен. Один спокойно идет останавливать кровь из носа, другой не менее спокойно отправляется на математику. Через два урока стычка забыта.