Дмитрий Емец - Свиток желаний

Отложив флейту, она взяла Мефодия за кисть и сильно потянула, уперевшись ногой в мертвого змея. Буслаев застонал. Тело его почти совсем не сдвинулось. Даф беспомощно отпустила руку.

«Все-таки заклинания элементарных магов практичнее магии высших сфер. Уж они-то всегда срабатывают, были бы кольцо и искра! А у нас, сколько лет существует Эдем, никто так и не удосужился сочинить маголодию для подъема тяжестей», – подумала она с укоризной.

Причина такой магической несправедливости была очевидна. Создателей светлой магии Эдема интересовали не практические маголодии, а маголодии, воздействующие на оттенки чувств – малейшие, почти незаметные мерцания эйдосов и то едва уловимое поблескивание в зрачках, которое возникает при первом рождении слез, высыхающих прежде, чем они были кем-либо замечены. Тонкие пульсации едва проклюнувшегося из почки новорожденного листа или первая, почти судорожная, неловкая улыбка закомплексованного человека, много лет сидящего в танке своих страхов.

Именно на них – на эти трудноуловимые, но чудовищно важные нюансы – и воздействовало большинство маголодий. Вещами же практическими создатели светлой магии пренебрегали, считая их второстепенными и скорее запутывающими и без того сложную паутину бытия. Циничные реалии диктовали, что разбить кокосовый орех в случае возникновения такой необходимости удобнее все же камнем, чем сложной в исполнении маголодией, использующей мерцание звезды Cor Hydrae, отраженное в воде колодца, в котором в прошлом году утонула бабочка вида Stigmella malella.

Беспомощно оглядевшись, Даф нашарила взглядом железный прут. Подняв его – на ладонях моментально осталась ржавчина, – она ухитрилась протиснуть прут в узкий зазор между рукоятью меча и головой змея и упереть конец прута в пол. Прежде чем использовать рычаг, она обежала змея, проверяя, не случится ли так, что его голова, сместившись, придавит Мефодия, если силы вдруг оставят ее. Затем вернулась и вновь взялась за прут.

– Буслаев, имей в виду, что я тебя терпеть не могу. Ты чертов эгоист! Самовлюбленный олух! У твоего дедушки была фамилия Хаврон! Ты мне надоел еще до того, как доктор сказал твоей маме, что у нее родится сын! И вообще у меня работа такая: помогать чайникам и сострадать веникам! – сказала она и навалилась на прут всем своим весом.

Даф напирала изо всех сил. Руки ей заливала зеленая слизь из раны змея. Ну же? Эта голова собирается приподняться хоть чуть-чуть? Депресняк жался к ногам Даф и только мешал. То ли кота потянуло на ласку, во что сложновато было поверить, то ли он чего-то боялся.

После третьей или четвертой попытки змеиная голова подалась, но, замерев в критической точке, казалось, ожидала, пока Даф изменят силы, чтобы рухнуть на Мефодия, завершив начатое. Почти отчаявшись, чувствуя, как ржавый прут вот-вот выскользнет у нее из пальцев, Даф рванулась вперед, толкая край прута вверх и в сторону.

Ноги скользнули по плитке. Она упала на колени. Но прежде, чем прут вырвался у нее из пальцев, тяжелое туловище мертвого змея завалилось набок, сделав по инерции еще треть оборота. Теперь рукоять меча Древнира смотрела почти в потолок.

Некоторое время Дафна тупо разглядывала рукоять, не веря, что у нее получилось. Затем опустилась на корточки рядом с Мефодием. Посмотрела на него и со внезапной ясностью поняла, что нужно спешить. Сияние эйдоса Буслаева стало невыносимо острым. Это могло означать лишь одно: эйдос Мефодия благополучно паковал чемоданчики и явно собирался расстаться с телом, в котором вот-вот исчезнет последнее дыхание. Мефодий уходил. Скоро его тело должно было стать только телом и ничем более.

Даф не запаниковала. Напротив, мысли ее внезапно прояснились. Она ясно ощутила, что время есть. Пусть минута или две, но все же никто их не отнимет. Теперь главное – спокойствие. Никаких резких движений, никакой суеты. Не отрывая взгляда от эйдоса, она с нарочитой медлительностью вытерла об одежду ладони, покрытые неприятно пахнущей слизью, и взяла флейту. Размяла затекшие пальцы, содранные железным прутом и потерявшие чувствительность. Ощутила ее в руках. Поднесла мундштук к губам. Коснулась его языком. Взяла кончиками губ. Выдохнула осторожно, неуверенно, словно испытывая свои силы и силы флейты. Затем выдохнула еще раз, уже с большей верой в себя, и, наконец, заиграла, поняв, что достигла необходимого спокойствия и внутренней сосредоточенности. Щемящие звуки заполнили пространство внутри мертвых, обреченных стен, и даже стены, казалось, обрели надежду.

Даф играла, не глядя на Мефодия, но зная, кому адресован каждый звук, и чувствуя, что каждое магически преображенное в звук, дыхание достигает цели и согревает того, кого должно согреть. Это была маголодия любви и верности – единственная, которая могла помочь в данную минуту. Самая продолжительная и щемящая из всех маголодий Эдема – с длинными томительными замираниями и внезапными, то грустными, то пронзительными звуками. Казалось, что маголодии не существует целиком – вся она дробилась на короткие, с неравными интервалами периоды, похожие на гулкие, вначале слабые, а после набирающие силу удары сердца.

Даф играла и чувствовала слезы на своих глазах. Ей было жалко себя. Вместе с маголодией Даф передавала Мефодию часть своих сил и вечности. Но в то же время – тут Даф так и не удалось окончательно себя обмануть – делиться этим с Мефодием было приятно.

Ярость в глазах у Депресняка, вызванная близостью змея, погасала. Даже на этого вечноголодного бешеного гибрида людоеда и дисковой пилы маголодия действовала умиротворяюще.

Когда последний томительный звук растаял в пустоте дома, Даф опустила флейту и впервые за последние минуты посмотрела на Мефодия. Его эйдос вновь сиял ровным светом, не напоминавшим более агонизирующую яркость перегорающей лампы.

Даф опустилась на чешуйчатый твердый бок мертвого змея и стала смотреть на Мефодия. Тот дышал ровно. Щеки утратили цвет мокрого мела. Тяжелое забытье близкой смерти уступило место глубокому, целительному сну. Даф интуитивно знала, что примерно через четверть часа Мефодий откроет глаза. Сейчас же лучше не будить его, чтобы позволить силам вернуться.

«Хорошо, он не слышал, как я играла. Может, он не понял бы, но все равно почувствовал бы», – подумала она. Даф знала, что эти минуты навсегда останутся только ее минутами. Она никогда не расскажет ни о чем Мефодию. Только им, стражам, известно, что в этой жизни на самом деле имеет значение.

«Интересно… м-м-мммм… ну, чисто теоретически, Буслаев красивый или нет? – рассуждала она, пользуясь возможностью безопасно и долго разглядывать его. – Конфетным красавчиком его, конечно, не назовешь. Но ведь эти, с красными щеками, они все сплошь аллергики… Ну-ка, быстренько разложим господина Буслаева на плюсы и минусы. Разберем его по гаечкам. Плюсы : он неглуп, иногда остроумен, вроде видит себя со стороны, не строит из себя крутого повелителя мрака, всего такого с распальцовочкой, типа ему море по колено и небо по пояс. Минусы : м-м-м… хамит иногда преотвратительно… обращает на меня внимания меньше, чем мне хотелось бы… джентльмен из него… хм… довольно ситуативный. С образованием тоже не ахти. Сейчас только стал слегка наверстывать. И самый главный минус: возраст. Ему только тринадцать… С другой стороны, всего через семьсот дней ему будет пятнадцать. А через три тысячи шестьсот дней – 23. А что такое три тысячи дней? Ерунда. Всего четыреста двадцать воскресений. Сколько раз меня в детстве на тридцать лет оставляли без конфет! Плюс однажды на восемьдесят лет без мороженого…»