Дмитрий Емец - Третий всадник мрака

В дополнение к кровати и стулу в углу обретался старинный рояль, скалящийся желтоватыми клавишами. Иногда Мефодий подходил к нему и, наудачу нажимая, извлекал из недр иструмента глухой и таинственный звук.

Совсем близко раскинулись скучная Тверская, веселая и дряхлая старушка Воздвиженка, строгий Кузнецкий. Однако здесь, в комнате с огромным окном, снаружи которого была натянута строительная сетка, города как-то не ощущалось. Москва сгинула, провалилась куда-то, стала пустой и ненужной декорацией.

Мефодий встал и с досадой пнул ножку кровати – громадной, резной, царской. Не так давно кровать, зловеще ухмыляясь, привез откуда-то верный Мамай. Мефодий еще, помнится, задумался: если Мамай ездит на машинах, которые давно сгорели, то не оттуда ли, из небытия, из кладовой про

Мефодий даже стащил тяжеленную перину и внимательно осмотрел ту часть кровати, что была под ней. Он все пытался понять, отчего ухмылялся пластилиновый хан. Да, так и есть. В кровати засели несколько сплющенных пуль.

Продолжив изучение кровати, Мефодий обнаружил хитрый выступ, соответствующий глазу грифона. Нажми на него – нижняя часть ложа прокрутится и вновь станет на место, как ни в чем не бывало. Мефодий вспомнил распространенный сказочный сюжет про девиц-злодеек. Попарив в баньке и поцеловав в уста сахарные, уложит девица купца на мягкую перину, и тот среди ночи, переломав руки и ноги, внезапно окажется в подземелье.

На всякий случай Мефодий забил грифону глаз спичками, обезвредив секретный замок. При этом он понимал, что едва ли у мрака были планы свести с ним счеты таким образом. Арей не любит дешевых трюков. Даже для Лигула это и то мелковато. Другое дело, что сам предмет мог попасть сюда, на Дмитровку, 13, лишь пройдя определенную фильтрацию в ткани бытия.

«Интересно, а стулья чем отличились?» – задумался Мефодий, и тотчас его воображение услужливо захлестнула навязчивая память предмета. Вот тощий чиновник с испитым лицом встает на стул и осторожно, точно галстук, надевает на шею петлю. Вот он стоит, покачиваясь, рассеянно моргает, а решимости все нет. Наоборот, им вдруг овладевает дикое желание жить. Он смотрит по сторонам на крашеные стены, на стоящие у двери калоши – и мелкие, подвижные, деятельные мысли отвлекают его. Надо бы закрыть окно, чтобы не дуло, да вычистить мундир, да выпустить на лестницу кошку… Возможно, не все еще так безысходно? Раздумав, чиновник тянется, чтобы снять с шеи петлю, но внезапно тонкая ножка стула подламывается. Пальцы царапают веревку. Длинная черная тень прыгает по стене.

Мефодий провел ладонью по лицу и с такой ненавистью взглянул на стул, что тот вспыхнул. Огонь пробежал по спинке, облизывая лак, как ребенок слизывает шоколад с мороженого. В комнате стало дымно. В горло точно забилась вонючая крыска. Скреблась лапками по стенкам, щекоча хвостом в носу.

Мефодий попытался представить пену огнетушителя, заливающую стул, и представил довольно живо. Однако пена так и не материализовалось там, где нужно, лишь с улицы донесся хриплый вопль. Буслаев мысленно извинился перед ранним прохожим.

Стул продолжал пылать.

«Вечно со мной такое! Вся магия только стихийно! Когда же нужна – обломаешься!» – сердито подумал Мефодий, суетливо пытаясь сбить пламя подушкой. Спалив подушку, он запоздало обнаружил таз с родниковой водой и, мысленно поставив себе диагноз, стал тушить пламя. Огонь погас лишь тогда, когда Мефодий залил себе ноги и превратил комнату в филиал подмосковного болота где-то в районе Талдома.

Закончив возиться со стулом, Мефодий огляделся: не видел ли кто его позора. В комнате никого не было, однако это не гарантировало, что кто-нибудь из комиссионеров не подсмотрел и теперь не расскажет Арею. Хотя, возможно, что и не расскажет. В последнее время комиссионеры начали остерегаться Мефодия, особенно когда Арей доверил ему одну из печатей мрака. Пока что Мефодий использовал ее только для продления регистраций, порой в раздражении оттискивая их прямо на пластиновых лбах.

Спать уже не хотелось. Мефодий без особой цели прошелся по комнате и, вспомнив, что неплохо бы попрактиковаться, стал искать глазами футляр с мечом. И он отыскал его, но, к своему удивлению, не на подоконнике, а в углу комнаты, на полу. Не придав этому особого значения, Мефодий открыл футляр и вытащил меч. Внезапно что-то холодное капнуло ему на ладонь.

Удивленно щурясь и не понимая, что за пятно появилось у него на руке, Мефодий подошел к окну. Неясный утренний свет упал на лезвие. Мефодий брезгливо отпрянул. Лезвие меча было в крови. Ее бурые подтеки обнаруживались повсюду – на полу комнаты и на бархате футляра. Кровь давно должна была засохнуть, но она все текла и текла – точно ужас не давал ей остановиться. Она была алая, переливающаяся множеством крошечных огней. Так выглядела кровь созданий света. Мефодий запомнил это, когда Даф однажды случайно поранила палец. Кровь же созданий мрака была иной – медлительной, липкой, с зеленоватым отливом, что бывает на брюшке у мух.

Мефодий отбросил меч, метнулся к тазу и стал поспешно отмывать руки. И хотя пятно было совсем небольшим, вся вода в тазу окрасилась, прежде чем ладонь вновь стала чистой. Отмыть же меч ему так и не удалось. Казалось, кровь теперь останется на нем навечно. Лезвие звенело и трепетало. Мефодий ощущал нетерпение и ярость клинка. Он был как зверь, узнавший вкус крови и не желавший ничего иного.

– Утихомирься! – сказал Мефодий мечу.

Бесполезно.

«Белли-бей! Убей! Кровь пролей! Кровь как вода в землю уйдет! Алый мак взойдет! Белли-бей!» – с маньячным вдохновением пел клинок. Буслаев ощущал его мелкую нетерпеливую дрожь.

Мефодий обнаружил, что ладонь сжимается помимо его воли. Костяшки пальцев побелели. Ярость клинка передалась его хозяину. Буслаеву внезапно захотелось, чтобы рядом оказался кто-то, кого можно было бы развалить от плеча и до пояса. Арей, Улита, Тухломон – неважно, кто это будет. В этот миг он набросился бы на всякого. Единственная мысль остудила его, и это мысль была о Дафне. Стоило ему представить ее голову с невесомыми светлыми хвостами, не желавшими лежать на месте и вздымавшимися точно крылья, ярость его мгновенно испарилась. Он понял, что никогда не сумел бы зарубить Даф.

Успокаивая меч, которому необходимо было излить ярость, Мефодий дважды опустил его на высокую спинку кровати. Клинок сверкнул молодой луной. Удара он не ощутил, хотя даже не старался потянуть меч на себя, как учил его Арей. Лезвие запело. Вековое дерево распалось легко, точно кровать была из сливочного масла. Лишь когда кровать, разваленная на три части, раскинулась на полу, Мефодий ощутил, что может вновь разжать пальцы и положить меч в футляр. Он был свободен от власти клинка. Несущая смерть магия отпустила его.