Хелена Хайд - Грязные цветы. Пленница волчьего офицера

Распахнув дверь комнаты, офицер тут же закрыл ее за собой. И ничего не говоря, хищно подпрыгнул ко мне, тут же до боли сжимая в объятиях и яростно впиваясь в губы. Жадно переплетая свой язык с моим, мужчина целовал меня так, словно умирал от голода, и я была единственным, что могло этот голод утолить. Словно обезумев, он принялся срывать с меня одежду, торопливо расстегивая свою, и с пугающим вожделением скользил руками по худощавому телу.

— Моя, — со стоном выдохнул он, разорвав поцелуй лишь на миг. За секунду до того, как повалить меня на кровать, раздвинуть ноги и ворваться в меня.

В этот момент его лицо выглядело так, словно оборотень во власти сильнейшего дурмана. Прижимая меня к кровати крепкой грудью, он принялся неистово двигаться, раз за разом пронзая своей плотью все мое существо.

Это продолжалось недолго. Не сдерживая себя, мужчина двигал бедрами быстро и напряженно, пока его семя наконец не излилось в меня. А затуманенное лицо, закатив глаза, на несколько секунд словно оказалось в другом измерении. И лишь когда эта волна немного попустила его, офицер вышел из меня и рухнул спиной на кровать, рядом со мной. Тут же прижимая меня к себе и до боли сжимая мои плечи.

Он долго ничего не говорил. Лишь тяжело дышал, глядя в потолок. Я же не решалась даже пошевелиться.

— Теперь, я надеюсь, ты снова будешь покладистее, — наконец сказал офицер, неспешно поднимаясь с кровати. — Иначе я верну тебя туда. Тебе ведь не понравилось это — опять жить в тех условиях, я знаю, — хохотнул оборотень. — Грязь, холод, голод, сон либо на досках, либо вообще на голом полу, и еще тебя дерут все подряд. А здесь вкусная еда, мягкая кровать и единственный хозяин, которого, я знаю, ты сама хочешь, — словно в горячке проговорил мужчина, посмотрев на меня с безумием, не оставлявшим сомнений: он в самом деле верит в свои слова. Особенно — в последние из них.

Сжимая губы, я приподнялась в постели и поспешила прикрыться одеялом. Сейчас мне по какой-то причине особенно не хотелось оставаться обнаженной под его взглядом.

— О, неужели мы решили поиграть в скромняжку? — прорычал он, попытавшись сдернуть с меня одеяло… и яростно зашипел когда понял, что я крепко-крепко держу его тонкими дрожащими пальцами.

Прищурившись, оборотень склонился надо мной, и напряженно потянув за одеяло с новой силой, выпалил:

— Сейчас же отпусти его.

Но я не отпустила. Лишь продолжила со страхом смотреть на своего тюремщика.

— И что же это значит, шавка? — прошипел офицер. — Ты это что же, не усвоила урок? То есть, мне снова вернуть тебя в ангар, да?

— Возвращай, — выдавила я, не отводя загнанного взгляда.

— Что?

— Можешь возвращать меня туда. Хоть навсегда. Мне все равно.

— Неужели ты окончательно превратилась в скот, которому без разницы, что жрать, где спать и с кем трахаться? — прищурившись, гневно отчеканил мужчина.

— Единственный скот в этой комнате стоит напротив меня, — проговорили мои губы, в то время как разум завопил от ужаса осознания того, что я творю.

— Что ты сказала? — побагровев, рявкнул офицер, схватив пальцами мои скулы так сильно, что на глазах от боли выступили невольные слезы.

— То, что слышал, — поражаясь себе, ответила я. — Отправляй меня в тот ангар, мне все равно. Потому что ничто не сделает меня более жалкой, чем вы — самодовольные ублюдки-оборотни, решившие, будто у вас есть право гнобить других лишь потому, что те отличаются вот вас.

— Неужели забыла, шлюха? — протянул офицер. — Та страна, за которую воевала ты, не белая и пушистая. Начиная с того, что она сделала с тобой на поле боя, и заканчивая ее собственными зверствами. Неужели думаешь, что твое королевство, вместе со своими союзниками, ни разу не бомбят наши мирные города? Не издеваются над пленными, не насилуют в районах возле линии фронта, не проводят чудовищные магические эксперименты ради того, чтоб создать новое эффективное оружие против нас? А ты знаешь, что за две недели до того, как тебя взяли в плен, союзные войска сбросили газовые бомбы на наш мирный город, где находился крупный военный завод? Целый, черт тебя дери, город, в котором были женщины, дети и просто люди, не имеющие никакого отношения к войне… даже те, кто тихо, молча, осуждал то, что делает Третий Рихар; даже те, кто месяцами, годами прятал в своих подвалах эльфов от полиции и отрядов расовой чистки; даже этих самых эльфов, чьи тела потом нашли отряды, пришедшие разгребать трупы.

— Я знаю, это, — отчеканила я, не отводя взгляда от этих яростных серых глаз. — Знаю, что на войне не бывает святых. Что даже та сторона, на которую напали, во время военных действий морально опускается, превращаясь в жестокого, гадкого зверя, лишенного любых призраков благородства. Но даже так… даже с учетом всех военных преступлений стран союзников, это не отменяет того, что вся идеология, на которой держится власть Третьего Рихара — мерзкая, отвратительная дрянь, которая не имеет права на существование, потому что само ее существование подразумевает угнетение других по расовому признаку. И какими бы мразями ни были все вокруг, вы, оборотни, все равно из-за этого останетесь хуже их всех вместе взятых. И ты понимаешь это. Все вы в глубине души понимаете это, но не хотите себе признаться. Потому что тогда от вашего маленького мира не останется ничего.

— Заткнись, сука, — закричал офицер, отвесив мне пощечину. И едва ее звон стих — уже направлялся к двери, которую остервенело запер за собой.

Весь следующий день я ждала, что вот-вот дверь комнаты откроется и я увижу солдат, которые отведут меня обратно в ангары для пленных, где возобновятся мои будни с голодом, холодом и изнасилованиями. Что самое забавное, при этом понимала: мне в самом деле плевать. Пускай если так. Потому что того подавляющего, угнетающего, поглощающего все мое существо чувства эта перспектива во мне более не вызывала. Как будто я прошла весь этот круг морального падения и теперь, когда пережитое уже не было в новинку, по новой сломать и превратить меня в апатичного зомби оно тоже не могло.

Интересно, а что, если меня начнут пытать? Именно по приказу офицера. Просто чтоб снова указать мне «на мое место»? О пытке дойреских войск ходили целые легенды. Оборотни умели мучить так, чтобы несмотря на боль, сводящую с ума, жертва оставалась жива, а если нужно — даже не изувеченной. По крайней мере, физически. Во что я превращусь тогда? Стану ли безучастным овощем, готовым по одному лишь приказу лизать сапоги своего хозяина?

Но тут дверь открылась и на пороге стоял он. Собственной персоной. С хмурым тяжелым взглядом, плотно сжатыми губами и бессменной стальной осанкой. Ничего не говоря, мужчина подошел ко мне и застегнул на запястьях наручники. При этом не за спиной, как это зачастую делали, а спереди. После, так же ничего не говоря, дернул за плечо, заставляя встать и следовать за ним.