Александр Зорич - Ничего святого

– Ничего не говорит. Она же немая. Но знаешь, милая Велелена, есть люди, которые одним своим видом грубят. Одним выражением лица.

Славно сказано. На Зару, нестройную, немолодую сестру моей госпожи Ливы, иногда находят приступы умноговорения.

Впрочем, почему я назвал ее немолодой? Зара старше Ливы всего на шесть лет, хотя иногда кажется – на шестьдесят.

Когда Заре было двадцать три, как Ливе, она выглядела так же, как и сейчас – картофельный нос, тесно обтянутое платьем складчатое пузо, нарисованные коричневым по бритому брови.

Мечта госпожи Зары: показать наконец старшему Рем Великолепный. Тайная мечта: быть изнасилованной. Уверен, последнему не сбыться никогда.

К Велелене я отношусь немного теплее.

Она в основном молчит и вышивает (сейчас вот украшает платок клубничиной, которую издали можно принять за сердце). В ее русых курчавых волосах и повадках нерожавшей самочки есть что-то неоспоримое, примирительное.

Ее мечта: выйти замуж. Ее тайная мечта: выйти замуж.

– Какая-то ты сегодня квёлая, Ливушка. Приболела, что ли? – Зара внимательно смотрит на Ливу, которая только что покинула кресло и теперь, облокотившись на подоконник, сосредоточенно пьет крюшон с имбирем из серебряной пиалки. – Выглядишь как-то неважно.

– У меня бессонница. Не выспалась, – отвечает Лива.

– Ах, заинька ты моя! – Зара взволнованно таращится. – Сон – это здоровье. Спать нужно обязательно! Кстати, есть одно средство…

Зара начинает рассказывать средство, а я подливаю крюшона в пиалку Велелены, которая стоит на широкой ручке ее кресла. Велелена краем глаза следит за моими действиями – а вдруг пролью?

Напрасно!

Я ничего никогда не проливаю. Могу с балкона второго этажа наполнить доверху наперсток, стоящий на боку ручного оленя, что заснул среди пионов.

Могу сделать то же самое с закрытыми глазами.

То же самое – с оленем, скачущим среди пионов.

– Ты меня не правильно поняла, дорогая Зара, – говорит Лива, волнительно кусая губу. – У меня не все время бессонница. А только сегодня – как-то жарко было, душно…

– Душно? Гм… Может, и впрямь душновато… Не заметила… Но все равно имей в виду: у меня есть на примете хороший лекарь. Такой знающий, заботливый! Недавно он вылечил моего супружника от вздутия живота. А когда у малышика резались зубки…

Пока Зара рассказывает про зубки, Велелена успевает опустошить пиалку и нашить на клубничный бок черные семечки.

Лива кивает, делает вид, что внимательно слушает. Но я-то знаю, что она сейчас думает про Сьёра, который обещал после обеда «заскочить». И ждет не дождется, когда Велелена и Зара уберутся к такой-то матери, благо Сестринский День подходит к концу.

«Господи! Десять дней без этих тупых куриц! Поверить не могу в свое счастье!» – выпалит Лива, когда я закрою двери за Зарой и Велеленой.

В закрывании дверей я тоже виртуоз. Когда я закрываю их, гости, которые хотят возвратиться поскорей, уверены, что хозяева дома будут ждать их, не находя себе места, пока не дождутся.

А желающие поскорей забыть о тех, кто остался за дверями, забывают о них тотчас же, стоит только сужающейся солнечной щели между створками истончиться до золотой нити.

– Да… Бессонница – это ужас что такое, – невпопад говорит Велелена, когда Зара заканчивает свой рассказ про зубки.

Зара смотрит на сестру недоуменно, Лива – с плохо скрываемым раздражением. В отличие от меня, Лива предпочитает Велелене Зару. «Она хотя бы не такая дура», – говорит Лива.

Я же считаю, что дураки – это не такая напасть как сволочи. А качества, которое делает сволочей сволочами – на нашем языке, языке ариварэ , оно называется довинои – в Заре больше, чем в Велелене.

О бессоннице сестры больше не говорили. Да и что им было еще сказать?

Зара ею не страдает – после ужина ее просто-таки валит на перину.

Велелена тоже не страдает бессонницей. Она встает с рассветом, тщательно бреет ноги и подмышки, до обеда примерно хозяйствует, а вечерком вышивает себе приданое – постельное белье, рубашки для будущего мужа. Когда начинает смеркаться, она нюхает дым-глину, совсем чуть-чуть, для успокоения, и ложится спать.

Но и Лива не страдает бессонницей. Хотя в последнее время спит по ночам она действительно мало.

С тех пор как появился Сьёр (а этому счастью уже две недели) ночью ей не до сна. Она добирает свое днем – поэтому и похожа временами на восставшую из могилы.

Я бы сказал, что ласки Сьёра разбудили в Ливе качество, сродственное качеству свежей могильной земли.

До конца Сестринского Дня остались сущие пустяки.

Лива на глазах оживает. Велелена – наоборот, привяла.

Я доливаю в пиалку Зары остатки крюшона, как вдруг та, неловко развернувшись в мою сторону, цепляет локтем вазу с цукатами. Ваза соскальзывает с полированного края столика, перевора… нет, не переворачивается. Я успеваю перехватить ее и водрузить на место.

Зара пыхтит от удивления. Затем бормочет вполголоса «какая я сегодня неловкая», залпом опустошает пиалу и изрекает:

– Вот смотрю я на Оноэ и думаю: как тебе все-таки, Ливушка моя, повезло! Не то слово, как повезло! Хороший слуга – это экстаз! Хоть он и ариварэ… Но главное – это ведь уверенность, что тебя поймут как надо и не обманут! Я тут подумала… Может, одолжишь Оноэ на недельку? Хочу хоть десять дней пожить королевой. А? Ты же у меня такая добрая, Лива…

Кстати, Оноэ – это мое имя. И ариварэ – это тоже я. То есть, речь обо мне.

В ответ на просьбу Лива начинает юлить. Одалживать меня Заре ей не хочется. А отказать без предлога некрасиво…

К счастью, на помощь Ливе приходит само мироздание. Со двора доносится собачий лай и человечья ругань – один из носильщиков причалившего к парадной лестнице паланкина отдавил ногу вертлявому дворовому псу, а тот, конечно, впился зубами в ляжку обидчика.

Пес скулит, носильщики бранятся, хозяин паланкина читает нравоученья.

Привратнику он выговаривает за то, что среди бела дня спустил животину с цепи, носильщикам – за невнимательность, псу – за то, что родился на свет…

Лива, Зара и Велелена спешат к окну.

Из паланкина показывается Сьёр – мрачный как слово их шести букв, рифмующееся со словом «конец», – и как это же слово сутулый.

Лива машет ему рукой, но тот не догадывается поднять свои фиалковые глаза на окна. Сьёр вступает на лестницу. Через пару минут он будет в гостиной.

А пока Сьёр поднимается, всякий может полюбоваться богоподобной складностью его фигуры, сильным очерком правильного лица, красота которого произросла из красоты многих девиц, завоеванных именитыми предками Сьёра, а также насладиться игрой ветра в его ухоженной каштановой шевелюре.

– Это Сьёр, наш дальний родственник, – краснея и бледнея, комментирует Лива. – Он ко мне по делам. Ему нужно занять денег.