et Jk Светлая - Primièra canso

Новоявленная герцогиня не посмела ослушаться и сделала так, как он велел. Теперь она его жена, и она в его власти. В следующее мгновение он уже завозился, задирая ее камизу, грубовато щупая живот, бедра, ноги. Потом руки его поползли вверх, по бокам, по ребрам к груди. Пальцы его были горячими, влажными, с отросшими ногтями, чуть царапавшими кожу. Он наклонился над ней, будто сжимая, сминая ее волю и ее силы. Когда горячее дыхание герцога опалило ее затылок, она почти упала на сундук под его тяжестью, но он не дал ей упасть. Удерживая ее одной рукой, он поднимал подол своей камизы.

Катрин слабо дернулась и равнодушно замерла. Подумав, что чем меньше она станет сопротивляться, тем скорее герцог отпустит ее.

Спустя четверть часа герцог де Жуайез покидал покои герцогини все тем же неровным, но тяжелым шагом. Он не привык делить ложе с женщиной. Он вообще не привык жить с женщиной. Впрочем, к этой вполне можно было привыкнуть со временем. Приказав слуге достать ему другую нижнюю одежду, переоделся и вскоре заснул крепким сном до самого рассвета. Просыпался он всегда рано.

Катрин же, вернувшись обратно в постель, закуталась в покрывало. Устало подумала, что все могло бы сложиться гораздо хуже. И, закрыв глаза, она представила себе серый взгляд, который видела лишь несколько мгновений на ступенях замка, но воспоминание о котором преследовало герцогиню весь вечер. Это было так не похоже на нее, всегда рассудительную и сдержанную. Но Катрин так и заснула, представляя серые глаза и удивляясь себе.

И только трубадур Скриб не спал в эту ночь. На душе его было холодно. Так холодно, как никогда в жизни. Этот липкий холод, сковавший его еще во время встречи новобрачных, так и не отпускал. На свадебном пиру, как и полагалось придворному музыканту, он был весел, много пел и много пил. Но после, когда уже под утро гости устроились на ночлег, он не пошел в свою опочивальню. Он точно знал, в какой половине замка должна была разместиться герцогиня. И отчего-то ноги сами понесли его под ее окна. В окне было черно. На воздухе холод, такой же как внутри, не тревожил его. Он стоял под порхающими снежинками, не заметив того, что приближается рассвет. И не ведал, отчего он здесь. Это было так не похоже на него, обычно веселого и беззаботного. Но Скриб продолжал стоять у башни, представляя зеленые ее глаза и удивляясь себе.

V

– Эй, Скриб! И что тебя с утра пораньше несет-то! – раздавался во дворе голос старой кухарки. – Поел бы сперва. Хлеб с сыром да мед давно для тебя готовы.

– Тебе еще Их Светлостям обед готовить, ступай, – смеясь, отвечал Скриб, замахиваясь топором над колодой с поленом.

Кухарка прищелкнула языком и, полюбовавшись несколько минут на воспитанника Его Светлости, только улыбнулась – что с него взять-то, с чудака? И пошла на свою кухню, не беспокоясь теперь о том, чтобы дров было довольно.

Меж тем чудак, разрубив полено, перевернул половинку его и снова ударил по ней топором. В это морозное утро в самом начале марта рубка дров была лучшим, что отвлекало его от глупых мыслей, роившихся в голове и не дававших покоя.

Утро в Жуайезе мало отличалось от утра в Брабанте. Разве что работники многочисленнее, да занятий у них поболее. После завтрака, к которому герцог не явился, Катрин вышла прогуляться и осмотреть замок и сад, увиденный ею из окон спальни.

Среди прочих слуг, занятых чем-то во дворе то тут, то там, она заметила и Сержа Скриба. Это имя она запомнила хорошо. Он стоял без плаща, в простом черном котте, с закатанными до локтей рукавами и просто рубил дрова. То наклоняясь над колодой, то выпрямляя спину, занося топор над головой. Голова его была непокрыта. Катрин не могла отвести глаз от него, сдерживая неожиданную дрожь в кончиках пальцев: словно она касается его тела, и чувствует под его прохладной от морозного воздуха кожей разгоряченные работой мускулы.

Вздохнув, герцогиня заставила себя отвернуться и продолжить прогулку. «Он всего лишь слуга, выполняющий любую работу в замке, – твердила она себе. – И то, что ему позволяют петь при дворе – лишь милость герцога, за которую он должен быть благодарен». Но сделав несколько шагов, она обернулась, снова бросила взгляд на Сержа и быстрыми, уверенными шагами скрылась среди деревьев.

Проводив взглядом мелькнувшую в саду фигуру герцогини, брат Паулюс сонно усмехнулся. Пир накануне удался на славу, и монах только с рассветом завалился спать на какой-то лавке. С утра его разбудила жуайезская кухарка, накормив вкусным свежим хлебом и поставив бочонок местного вина. Тоже очень неплохого.

Паулюс задумчиво почесал затылок, тронул пятками своего ослика и медленно двинулся в сторону замковых ворот, напевая песенку Скриба.

Тот обернулся, услышав голос своего приятеля, да еще и ужасно перевравшего мотив, и, оставив топор на колоде, поспешил к другу.

– Тебе впору самому канцоны писать! – крикнул он на ходу. – Что за дивная мелодия!

– Нет, друг! Если я начну сочинительствовать, твоя слава померкнет! – усмехнулся монах. – Так что я лучше буду выращивать свой виноград и почитывать иногда молитвы.

– Ты главное с молитвами не переусердствуй. А то станешь как брат Ансельм. С кем мне дружить прикажешь?

– Я, Скриб, никогда не променяю нашу дружбу с тобой на молитвы. Но и ты, смотри, не переусердствуй в написании хвалебных песен. А то некогда тебе станет в харчевню заглядывать.

Паулюс хлопнул широкой ладонью друга по плечу и подмигнул:

– Старуха-то оказалась не такой уж старухой. И вовсе не косой. Худовата, правда. Но если ваша кухарка хоть чуточку похожа на нашу Барбару – она ее быстро откормит. Будет герцогу за что ухватиться. Теперь можешь смело воспевать ее красоту, никто не посмеет назвать тебя лицемером. А потом станешь оды в честь появления наследников писать. По одному в год.

Святой брат хохотал на весь двор.

Серж молча ждал, пока смех монаха прервется, а потом сказал:

– Не так уж приглянулись ее кости герцогу. С утра опять Его Светлость наведывался к Клодетт. И что за охота взяла его жениться?

– Значит, точно откармливать станет... – святой брат махнул рукой. – Тебе-то какая разница, болота там или порода. Знай, сочиняй да пой свои канцоны, лишь бы Их Светлости были довольны.

– Слышал ты, какую чушь вчера петь пришлось? – хмуро спросил Серж. – И каким чудом про небесные глаза не вставил, сам не знаю. И самое худшее – ей эта глупость понравилась, Паулюс!

Святой брат от удивления хрюкнул.

– С чего это худшее? Радоваться должен – угодил хозяйке. А коль вкус у нее не взыскательный, так и тебе легче будет усладить ее слух.

– К черту легче! – сердито отозвался трубадур. – Драгоценность от подделки отличить не может!