Танит Ли - Белая Ведьма

Немарль сказал:

– За небольшую потеху ты не можешь просить высокую цену.

– Минуту назад ты назвал это справедливостью, мой господин, – пробормотал Кортис. – Но нет, я прошу мало. Дружескую меру урожая с ваших осенних полей, Немарль. Ты помнишь, я думаю, что мои посадки погибли в суровую зиму вместе с рабами, которые могли бы их спасти. От тебя, Эрран, я прошу меньше. Ты никогда не знал Вазкора, твоя ненависть неизбежно более абстрактна. Дай мне трех жеребят, которых принесли твои кобылы прошлой весной.

– Клянусь желтой шлюхой, – Эрран ткнул большим пальцем в сторону безглавой женщины-гиганта, – я дам тебе одного. Этого и то слишком много. – Я получу по меньшей мере двух, – спокойно сказал Кортис.

Немарль отвернулся, как бы испытывая отвращение к их пререканиям, подобным тем, что ведут женщины племен из-за бронзовых горшков. Вот до чего докатились господа горожане. Я прислонился к колонне, в ушах гудело, кровь пропитывала прекрасную тунику, которую они мне дали, и слушал, как они торгуют своей честью и моей жизнью.

Вскоре торг прекратился. Они договорились о моей цене, а я не слушал уже.

Они садились на коней, не обращая на меня внимания, и обсуждали какую-то процедуру справедливости на завтра, после того, как они увидят, что стало с резьбой Зренна и сколько во мне от Вазкора. Эрран подъехал ко мне.

Я посмотрел на него одним глазом; второй был залеплен кровью.

– Ты говоришь на городском языке, – сказал он, – так говорит старый Феникс. Скажи что-нибудь.

Я сказал медленно, чтобы не сделать ошибки:

– Чтоб тебе есть дерьмо и писать кровью, и пусть вороны дерутся из-за твоей печенки.

– Ты пожалеешь о своих добрых пожеланиях завтра, – ответил он весело и пришпорил коня.

Как оказалось, меня собирались прекрасно охранять. На территории открытого форума слонялись человек двадцать из бронзовых Кортиса, а чернокожие рабы разводили костры и натягивали тенты в углах разрушенных стен. Три серебряных командира из группы Кортиса играли в кости около статуи в уже приготовленном укрытии, хорошо прогретом жаровней. Похоже, у Кортиса Феникса не осталось золотых масок – командиров или родных – с тех пор, как его мужчины бросились на свои мечи в павильоне на скале-крепости. Может быть, у него была особая причина ненавидеть меня за это.

Блеск солнца уже тускнел, растворяясь в сумерках, притупляя мое восприятие. На западе набухали синие тучи. Ветер расческой прогуливался по улицам города.

Возможно, я смогу умереть ночью, если она соблаговолит быть достаточно холодной.

Крысы в моей камере очень огорчатся, что меня им не вернули. Я даже сейчас чувствовал, как их зубы вгрызаются в разрезы на груди и животе, и в глубокую расселину на моем лице, крысиные зубы боли.

Котта, слепая женщина, называла меня красивым.

Сейчас только по-настоящему слепая женщина могла бы считать меня красивым.

Я внезапно проснулся, вися на веревках, как туша, и почувствовал что-то странное в ночи или в себе самом.

Было холодно, но не морозно, небо над пустой крышей Храма было почти белым от света бесчисленных звезд и охотничьего лука луны, на мощеном полу лежал полосатый ковер из света и тени, эти прямые полосы лишь кое где прерывались приглушенным свечением умирающих костров. Ни одного звука, даже ветер спал, солдаты тоже спали или дремали на своих сторожевых постах, если таковые были выставлены.

Лицо покалывало и чесалось, как при вновь отрастающей бороде. Я подвигал челюстью и почувствовал, как треснула корка запекшейся крови, но не было ни боли, ни стягивающего ощущения.

И вспомнил, наконец, об укусе змеи, татуировальных иглах, о военных ранах, которые заживали на мне, не оставляя шрамов. Вокруг меня чувствовалось непрерывное неясное движение – обманчиво легкое и скользящее – затем грохот переворачиваемой жаровни, посыпались красные угли, и из укрытия трех серебряных командиров, пошатываясь, появился мужчина в серебряной маске, неся на плечах другого, как в пьяной или детской игре. Но серебрянолицый тяжело рухнул, а тот, что был наверху, поднял руку и резко опустил ее вниз с почти бесшумным звуком, который производит нож, входя в тело. Он вытащил нож, вытер его о труп и поднялся. И повсюду поднимались люди Принца Эррана, умертвив стражу, оставленную для меня Кортисом. Они прокрались тихо, как снег, и проделали свою работу, как поцелуй.

Я понял, что мне предстоит стать собственностью другого человека. Подобно ценному барану, меня поймали, купили, продали и, наконец, украли. Эрран пил вино, зеленое вино в золотой чаше. Он сказал:

– Видишь ли, я не притворяюсь, будто я не человек. Я ем, пью, испражняюсь, сплю и однажды умру. Если мои предки и были богами, линия прервалась, и я не бог. Кортис и Немарль и еще несколько десятков тысяч пусть притворяются, я к ним не принадлежу. Поэтому я и извлек тебя из-под их опеки. Зачем тратить тебя впустую на божественную месть, когда можно полезно использовать?

Чтобы пить, он снял свое лицо леопарда, потому что в масках горожан нет отверстия для рта. Это был молодой светловолосый человек, с умным лицом и маленькими смешливыми глазами.

– Ну, можешь отвечать, мой Вазкор. Скажи мне, не приятнее ли тебе будет жить, чем умереть? Не бойся, ты будешь привилегированным рабом. По меньшей мере наполовину твоя кровь благородна. Мои соперники-принцы отрубили бы тебе конечности; я же предпочитаю дать им работу. Вместо того, чтобы тебя кастрировать, я буду посылать тебе самых привлекательных женщин из ранга бронзовых и атласных масок, и ты наделаешь мне прекрасных, сильных сыновей-рабов с ними. У меня на службе твое существование будет приятным и не слишком изнурительным.

Я больше не был связан. Наблюдая за ним, я потрогал свое лицо и снова почувствовал под пальцами гладкую здоровую кожу.

– Да, – сказал он, – вот именно. Я надеюсь, что ты передашь этот дар по наследству со своим семенем, как Черный Волк Эзланна передал тебе, когда мастерил тебя. Я все думаю. Если бы пес Кортиса отрезал руку или выковырял глаз для своей забавы, что тогда? Выросли бы они снова, как наросла кожа без шрама? – Он подошел поближе и рассматривал меня. – Да, это замечательно. Только небольшая краснота осталась, как будто твоя дама в раздражении дала тебе пощечину. К восходу солнца она исчезнет, я полагаю. Раны на теле, конечно, исчезли полностью.

Он был достаточно близко. Я мог его задушить. Он, казалось, почувствовал это и отошел, усмехаясь. Он налил зеленое Вино во вторую чашу, не золотую, как первая, а в полированную деревянную, для раба, и это хорошо.

– Выпьешь?

– Не с тобой.

– Э-э, это уже было. Мои собаки никогда не кусают меня дважды. Я подумывал, что ты мог бы объезжать для меня лошадей, но я всегда могу послать тебя присматривать за горячими трубами в подвале.