Танит Ли - Белая Ведьма

Один раз, когда мы меняли друг друга на веслах, она начала возиться с кошачьей клеткой, сказав, что выпустит зверя. Я сказал ей, что кот наверняка утонет, а лодка перевернется, и Хвенит медовым тоном ответила, что я очень умный, и она будет слушаться меня во всем. Этот выстрел прошел вхолостую, потому что, поймав взгляд друг друга и зная, чего она добивается, и Квеф и я расхохотались.

Поскольку ветер не стихал, она запищала что я должен усмирить его с помощью своих волшебных сил, и я сообщил ей, что усмирю ее веслом, если она еще будет болтать.

Во всяком случае, ветер всего лишь качал лодку и срывал верхушки с волн. Наконец мы увидели остров и вскоре пристали к его покрытому водорослями берегу.

Квеф и я втащили лодку подальше на берег под защиту скалы, покрытой белым птичьим пометом и зеленой от морских лишайников. Ветер лениво размахивал, словно крыльями, верхушками больших деревьев с покрытыми мхом стволами, стоявших на краю пляжа в пятидесяти ярдах от берега.

Кричали серые чайки, заставляя кота рычать в своей клетке.

– Ветер стихнет к рассвету, – сказал Квеф. – Тогда я вернусь на материк. – Он стоял, глядя на Хвенит, шедшую впереди по направлению к деревьям, и если я когда либо видел мужчину, которым завладела женщина, эго был он.

Я сказал:

– Она примет тебя, если ты попросишь ее.

– Может быть, – сказал он. – Но я не могу просить се.

– Ты что, парень, неужели ты всерьез принимаешь ее насмешки?

– Нет, – сказал он, спокойный, как внезапно затихшее море. – Конечно, мой отец не видит в этом ничего дурного – не в наших правилах устанавливать железные законы и вешать их, как цепи, на мужчин и женщин. И все-таки мне это кажется противозаконным.

Я не понял его и сказал ему об этом. Девушка была благосклонна – даже страстно желала этого, отец Квефа дал свое благословение, а Пейюан разве не великодушен?

– Но это и есть моя проблема, – сказал он с легким смешком. – Мой отец и Пейюан – один и тот же человек. Он женился на Хэдлин после смерти своей белой жены главным образом, чтобы у Хвенит была мать, хотя потом он полюбил ее. И Хэдлин родила меня. Я сын Пейюана. Хвенит и я – брат и сестра.

Законы везде разные. Среди дагкта мужчину, который ложится со своей сестрой, секут, а девушке ставят клеймо на груди. Большинство общин неодобрительно относятся к кровосмешению. В некоторых плата за это – смерть, и хотя черные люди открыто принимали факт любви, где бы она ни пустила корни, я видел в глазах Квефа рядом с его желанием холодное отвращение. Лежать с плодом того же семени, что породило и тебя, переплетаться с телом, которое произошло от тела твоего же отца. Ответный холод пробежал по моему собственному животу при мысли об этом. Самое старое в мире неприятие.

Позади нас тусклый темно-бордовый закат начал опускаться на невидимый материк.

Я лежал в палатке на острове. Мне снилось вот что.

Я летел. Как в тоннеле, я воображал себя чернокрылым. Взмахи крыльев перенесли меня с одного берега на другой. Я вернулся на материк, пролетев высоко над океаном, видя, как его чернота подо мной превращается и белое золото мысов и отыскав белый скелет города в заливе.

Странность сна заключалась в следующем.

Обладая крыльями власти, я в то же время знал себя тем, каким родился. Дикарь из племени, натасканный на летние войны, и на моем теле – шрамы этих войн, шрамы, которые я никогда не хранил. Как будто я снова был брошен в прах, который должен был сформировать меня вместо той глины, из которой я был сделан. И во сне я думал: она, сука, которая родила меня, хотела, чтобы я вырос таким. Смертный воин крарлов с единственным по рождению правом – боя и смерти в бою. Или еще хуже, волчьей смерти от рук городских людей, которые охотятся за мной.

Мрачная светящаяся руина протянулась вверх и, казалось, пыталась затянуть меня в себя, но я забил крыльями и поднялся выше, усмехаясь, потому что даже во сне я был достаточно силен, чтобы не поддаться ее гнилому притягиванию.

А потом я увидел ее. Она висела в небе, как кристаллик луны. Женщина.

Ее лицо было закрыто черным шайрином, тело – черным платьем крарлов, но ее белые руки были раскинуты, а ее белые-белые, как кость, волосы развевались вокруг нее, подобно языкам дыма. Узнавание было мгновенным. Это была моя любящая мать.

Я закричал ей.

– Твой сын, воин Эттука! Тебе нравится, что ты сделала из меня? Я убил сорок человек, и у меня четыре жены и тринадцать сыновей, и через три дня я умру с копьем между ребрами. Я мог быть принцем в Эшкореке Арноре или в Эзланне. Я мог быть королем с большой армией за моей спиной, с женщинами, которые ублажали бы меня, и с Силой, которая заставила бы людей делать по-моему. Тебе нравится то, что ты сделала?

Я отчетливо понимал, чего хотел для меня мой отец, Вазкор, что она у меня украла. Я вытащил из пояса охотничий нож и метнул в ее сердце.

Она висела в воздухе и сказала мне, холодная, как серебристый лед:

– Это не может убить меня.

Но она ошибалась. Хоть она и была колдунья, нож воткнулся ей в грудь, и она с криком упала в ночь и растворилась в черноте.

Я очнулся от этого сна, и моя цель была прозрачно ясна. Я был холоден, владел своими пробуждающимися чувствами и исполнен горького спокойствия.

Квеф спал неподалеку от меня спокойным юношеским сном, раскинувшись, как поджарая черная собака. Хвенит устроила себе постель глубже в палатке за вычурной занавеской, которой она отгородилась от нас.

Я тихо встал и крадучись вышел на ночной остров. Луна зашла, ветер стих.

Мы поставили палатку под прикрытием голых деревьев неподалеку от маленького источника с пресной водой. Несколькими шагами дальше скалистый горб острова начинал выгибаться вверх, как панцирь черепахи, лысый щиток отполированного дождем и ветром сланца. Остров был маленький, меньше мили из конца в конец.

Я остановился у подножия ската; это место казалось уединенным.

Я мог опереться только на обычаи племени, в Эшкореке я не видел религии или почитания, за исключением того, что люди плевали на имя Уастис. Я расчистил место в жестких травах и сложил горку из камней с углублением посредине. В углубление я запихнул пучок стеблей и, чиркнув кремнем, поджег их. Пламя вспыхнуло, быстрое и голодное, эфемерным голубым светом. Я взял свой нож – он пил ее кровь в моем сне – и проткнул руку, оросив огонь своей кровью. Я отрезал локон волос и накормил им пламя.

Я думал, что знаю, чего хотел мой отец. Я вспомнил, как я проснулся однажды, когда мне приснилась его смерть, и сказал: «Я убью ее». Теперь все неясности, способности к заживлению и убийству лучом и все остальное соединялось вместе в одном нестерпимом стремлении, которое я узнал, как желание другого существа. Все эти способности были его, желание было его, дело было его. Вазкор, беспокойный в своей смерти; моя неспокойная жизнь показала мне это.