Гленда Ларк - Райские острова

Ты о многом заставил меня задуматься, горец. Завтра ты должен будешь объяснить мне, откуда ты так много знаешь об осквернении. А сейчас, пожалуй, сюрпризов с меня достаточно. Пора отправляться спать.

Менодианин встал; я видел только силуэт высокого широкоплечего человека; на мочке его уха блеснул камешек в татуировке, говорящей о гражданстве Разбросанных островов.

Кто-то раньше описывал мне этого человека…

– Сотворение! – воскликнул я пораженно. – Ты вовсе не священник с Порфа…

Он снова повернулся ко мне и удивленно ответил:

– А я никогда и не говорил, что таковым являюсь.

– Ты Тор Райдер, верно?

Он замер на месте.

– Откуда, ради всех морских ветров, ты это знаешь? – тихо спросил он.

– Она… она тебя описывала. Я просто не ожидал встретить тебя здесь. Она говорила, что ты отправился на Спатты…

– Блейз, – еще более тихо пробормотал менодианин. – Ты знаешь Блейз. – Волна боли, исходящая от него, была так сильна, что у меня перехватило дыхание, но голос его оставался спокойным и твердым. – С ней все в порядке?

– Было в порядке… когда я видел ее в последний раз, несколько недель назад, в Амкабрейге. – Проклятие, он же любит ее! Это открытие меня смутило. Патриарх и Блейз? Это и был тот человек, о котором Блейз говорила, что любит кого-то?

– Она все еще там?

Я покачал головой. Мне приходилось делать усилие, чтобы находить нужные слова, и я не мог понять, в чем дело.

– Нет. Она с Флейм и Руартом отправилась на Плавучую Заросль.

Менодианин кивнул, как будто это и ожидал услышать, но рад получить подтверждение.

– Завтра… завтра ты расскажешь мне, кто, дьявол тебя побери, ты такой. Но не сейчас… не сейчас.

Он двинулся обратно к деревне, и его боль облаком тянулась следом, хоть он и не подозревал, что я чувствую это.

З начит, теперь снова моя очередь рассказывать, да? Надеюсь, ты отнесешься с доверием к моим словам, поскольку, как я понимаю, ты не всегда веришь тому, что говорит Келвин.

Брось, сир-этнограф, отпираться тут бесполезно! Нос Келвина сразу сообщает ему, когда на тебя нападает скептицизм. Раздражает, правда? Его никак не удается обмануть, уж я-то знаю. Я пыталась, только этот длинноносый тип видит меня насквозь.

Так о чем мне тебе рассказать? О путешествии из Амкабрейга к Плавучей Заросли? Ну да, неприятное было путешествие, что и говорить. Я не раз пожалела, что мы не выбрали более короткий путь через Килгарский хребет и вниз по Попрыгунье, только обошелся бы он нам, как я выяснила, наведя справки в городе, много больше того, что мы могли себе позволить на мой жульнический выигрыш в карты.

Дело было не в том, что дорога оказалась долгой (хотя и это тоже имело место), и не в том, что непрерывно шел дождь (а шел он постоянно), и не в том, что всех нас измучили влажность и жара (можешь мне поверить, нет ничего приятного в том, чтобы день и ночь обливаться потом); отравляло нам жизнь поведение Флейм и наше с Руартом растущее убеждение в том, что с ней происходит что-то очень плохое. Отдых в Амкабрейге восстановил физические силы Флейм, так что проблема в основном была в ее психике. Флейм стала угрюмой. Ее настроение быстро менялось: она то была прежней, то делалась просто невыносимой. Иногда на нее нападала безумная ревность, и тогда она обрушивалась на Руарта, а то и на нас обоих с руганью, которая была не просто грубой: мы терялись и от нелогичности, и от пугающей злобности Флейм.

– Как ты думаешь, что с ней творится? – по нескольку раз на день спрашивал меня Руарт.

– Должно быть, это какие-то следствия заражения ее дун-магией, – вздыхала я в ответ. – Остаточные явления, которые со временем исчезнут. – Надежда ведь умирает последней…

– Ей становится хуже, а не лучше, – возражал мне Руарт. Ему не нужно было обращать мое внимание на поведение Следопыта: если раньше пес прыгал вокруг Флейм и норовил лизнуть ее в лицо, то теперь он проявлял в отношении ее ту же опаску, что и в отношении змей, которые кишели вокруг дороги.

По правде сказать, я не знала, что творится с Флейм, а главное, понятия не имела, что тут можно поделать.

Бедняга Дек! Он-то думал, что отправляется на борьбу со злом в компании безупречных героев, а вместо этого оказался рядом с непредсказуемой, непостоянной, сквернословящей женщиной, мрачной и встревоженной птичкой, неуклюжей надоедливой собакой и воительницей с большим мечом, которая так же разбиралась во всем происходящем, как вареный лобстер! Впрочем, Деку все же удавалось иногда насмешить меня своими романтическими взглядами на мир: «Ах, сир-Блейз, тебе непременно потребуется знамя с твоим гербом на нем, когда ты выйдешь на битву с дун-магом! Иначе как твой противник узнает, кто на него напал?»

В глубине души я так жалела, что рядом нет Тора! Мне не хватало его советов, его трезвого взгляда на вещи, его быстрого ума и способности видеть картину в целом. Мне не хватало его ласкового взгляда, его рук, касающихся моего тела… И все же разумом я понимала, что поступила правильно; если бы мне пришлось решать заново, я снова рассталась бы с ним…

Что же касается более недавних событий, я остро сожалела, что Келвин Гилфитер не отправился с нами. Он был нам нужен. Особенно нужен он был мне: он мог бы определить, не больна ли Флейм; я хотела бы, чтобы его нос заранее оповещал меня об опасности; мне был бы так полезен его свежий взгляд на вещи… Почему-то, когда Гилфитер был рядом, я могла находить новые решения, видеть события с неожиданной стороны. Иногда он бывал ворчливым (Дек говорил в таких случаях, что на него напала хандра), но даже в периоды наибольшей мрачности в глубине глаз этого рыжего горца мелькал живой блеск. Мне нравился его скептицизм, его любопытный ум, его желание понять окружающий мир. Я ценила его добросердечие и восхищалась его мужеством: он прекрасно понимал, что делает, когда убил Джастрию, понимал, что ему придется нести это бремя всю жизнь. Он не искал для себя оправданий. Он пожертвовал частью того, во что свято верил, чтобы избавить ее от страданий; это обошлось ему еще дороже, чем он ожидал, но и новые несчастья он переносил по большей части с достоинством. В Келвине было что-то ужасно привлекательное: мальчишеское выражение веснушчатого лица в обрамлении лохматых рыжих волос, детская любознательность, которой он не терял даже в самые трудные моменты. Он был неуклюжим, кончик носа у него шевелился, он краснел, как влюбленный подросток, но когда он был рядом, мне казалось, что мир становится лучше.

И все-таки, дьявол его побери, этого упрямого волосатого врача-вегетарианца с нами не было. Проклятие на всех воркующих миротворцев! А уж как мне было противно оказываться раскрытой книгой просто потому, что от меня, оказывается, пахнет, как от циветы…