Гленда Ларк - Райские острова

– Немногим меньше двух часов, сиргильдиец, – ответил я. Когда папаша разговаривал со мной так официально – а это случалось почти всегда, – я отвечал ему тем же.

– Подожди здесь, пловец. А вы, остальные, беритесь за дело. – За несколько секунд комната опустела. Когда глава Гильдии отдавал приказ, медлить не рекомендовалось.

– Ктонибудь видел, как птицы превращаются в людей? – спросил я. Я пытался вспомнить, что в точности видел я сам: вот птички клюют зернышки в канаве… и вот… Ох, Боже милосердный!

– Повидимому, видел. – Отец уже придвинул к себе лист пергамента и открыл чернильницу. – И похоже на то, что менодианский Синод всегда знал, что они собой представляют. – Это обстоятельство явно все еще злило отца; в голосе его звучало раздражение.

– Они, похоже, не умеют говорить, – сказал я. – А детишки так испуганы…

Я рассказал ему, что видел, – не упоминая, конечно, о том, что было связано с Цисси; он продолжал писать, никак не реагируя на мои слова. Только запечатав письмо, он проговорил:

– Случившееся никому не в радость, Эларн. Сегодня погибло много людей, и вовсе не все они дастелцы. Насколько мне известно, даже в крыше святилища пробита дыра – человек упал сверху и задавил одного из помощников верховного патриарха. – Слова отца, как почти всегда, когда он обращался ко мне, звучали упреком. Ты должен проявлять больше самообладания, говорил его тон; ты – сын главы Гильдии и должен показывать пример храбрости и расторопности. В твоем голосе не должно быть дрожи, даже когда ты говоришь о смерти и страданиях.

В подобных случаях мне было трудно не испытывать к нему ненависти. Трудно было не винить его в том, что он довел мою мать до самоубийства своими несправедливыми обвинениями в неверности; трудно было примириться с тем, что он так долго отвергал меня, отказываясь верить в то, что я – его сын. «Ты – мерзость в глазах Бога», – сказал он мне однажды и выгнал из дома; я вырос на далекой ферме в окрестностях Ступицы… Мать моя от стыда покончила с собой.

Когда мне исполнилось двенадцать, я против воли отца вернулся на Тенкор; в этой самой комнате мы смотрели друг на друга, встретившись впервые за семь лет. Тогдато он и понял истину, глядя мне в лицо. Да и как могло быть иначе? Я был точной копией своего отца. То, что не было заметно в маленьком ребенке, стало несомненным в подростке. Та же форма подбородка, те же ямочки на щеках, те же брови вразлет. Если бы я хотел узнать, как буду выглядеть взрослым, мне достаточно было посмотреть на отца.

Я, конечно, всегда знал, кто я такой. Прежде чем мать заставили расстаться со мной, она сказала мне: «Никогда не сомневайся в своем происхождении: ты сын Корлесса Джейдона. Ты пошел не в мою родню, а в отцовскую». Больше я ее никогда не видел. Через шесть месяцев она умерла. Он многого меня лишил, мой папаша.

Отец со вздохом протянул мне письмо.

– Оно адресовано главе Совета хранителей. Я хочу, чтобы ты с первым же отливом привез ответ.

Я посмотрел на письмо, потом с изумлением поднял глаза на отца. Его распоряжение означало, что у меня будет всего пара часов на отдых в Ступице и возвращаться мне придется глубокой ночью. Отец, конечно, знал, чего от меня требует: он сам был пловцом до того, как пробился к руководству Гильдией; иного способа продвинуться в Гильдии не существовало.

– Ты хочешь, чтобы я воспользовался ночным отливом? – осторожно поинтересовался я, просто чтобы удостовериться…

– Да, – рявкнул он. – Когда вернешься, сразу же явись ко мне. Ни с кем до того не разговаривай и не позволяй никому себя увидеть. Потом можешь сидеть дома, пока все не успокоится. Если уж Бог наградил меня выродкомсыном, то по крайней мере пусть его испорченность принесет нам пользу.

Я окаменел. Отец уже многие годы не говорил таких слов. Выродок… испорченность… Я думал – я надеялся, – что показал отцу, чего на самом деле стою. Наверное, тогда я и понял, что, как бы ни старался, никогда не буду ничем иным в его глазах. Я мог выглядеть нормальным человеком, вести себя нормально и скрыть свою предполагаемую испорченность от всего мира, но все равно останусь для отца презренным уродом.

Я постарался не показать боль, которую испытывал.

– Что ж, до завтра, – сказал я.

– Держись на волне, – ответил он мне традиционным напутствием пловцу.

– По воле Короля, – тупо откликнулся я. Никакого короля, конечно, не существовало; обычный ответ на напутствие относился к КоролюКиту, олицетворяющему самую высокую приливную волну в месяц Темной Луны. В конце концов успех любого заплыва зависел от свойств каждой отдельной волны в не меньшей мере, чем от искусства пловца. А приливная волна – от кроткого Гольяна в полнолуние до могучего Кита в отсутствие лун – была знаменита своим капризным характером.

Я знаю, что ты не веришь моим рассказам: Блейз говорила мне, что вы не верите в существование магии, не верите, что я – да и ктолибо из островитяндастелцев – когдато был птицей. Она говорит, что твои соплеменники верят лишь в логику и науку, а нас считают создателями мифов… или лжецами, если называть это менее вежливым словом.

По правде сказать, я нахожу такие взгляды странными: я ведь говорил со священнослужителями, которых вы привезли с собой на своих кораблях. Они хотели бы, чтобы мы поверили в то, что самые благочестивые из вас видят своего бога, видят его в нематериальной форме, которую он принимает, когда желает явиться людям. Ваши священнослужители говорят, будто он иногда разговаривает вслух с такими избранными, хоть и не имеет тела. Это вы почемуто не считаете магией. Как вы называете такие явления? Религиозным озарением? Чудом веры? На мой взгляд, очень похоже на магию!

Ах, не смотри на меня так оскорбленно, сирэтнограф! Я не отвергаю твоего бога, как не отвергаю любых богов. На самом деле мне легко поверить в реальность божества, потому что я знаком с реальностью магии. Не забудь: первые двадцать два года своей жизни я провел, опутанный чарами злого колдуна, и каждая косточка, каждый орган, каждая частица моего тела несет на себе шрамы, оставшиеся после того, как заклятие Мортреда рассеялось. Нет, увидеть эти шрамы ты не можешь – они отпечатались на моей душе, на самой моей сути.

Я висел вниз головой среди парусов. Мои ноги запутались в снастях, и только это спасло меня от падения на палубу. Я был голым, конечно, – лишенным перьев в первый раз с тех пор, как вылупился из яйца в нише стены дворца суверена Цирказе.

Прошло совсем мало времени. «Любезный» медленно отходил от причала; паруса обвисли, потому что рулевой – сам капитан Кайед – застыл неподвижно, глядя на голые тела, усеявшие набережную. Некоторые из этих людей шевелились и стонали, другие были неподвижны. Одна девочка – выжившая и даже не пострадавшая – сидела среди мертвецов с выражением полной растерянности на лице.