Гленда Ларк - Райские острова

«Ты не можешь этого сделать», – показал я ей знаками.

– Это только вопрос времени, – тихо ответила она, вслух высказывая мою собственную мысль, и я услышал в ее голосе печаль, но и злорадное предвкушение тоже. – Он растет. Он каждый день вливает в меня все больше дунмагии.

«Он всего лишь зародыш, – знаками ответил я. – Он не может думать. Он пока еще ничего не знает. Только ты можешь действовать, но ты можешь и сопротивляться».

– А когда он родится, ты его убьешь… потому что только в случае его смерти твоя хнычущая Флейм получит шанс. По крайней мере ты так думаешь. Как же я могу позволить тебе добиться своего?

Все было так, все, что она говорила, было верно, и я замолчал.

– Ах, Руарт, ты должен будешь умереть прежде, чем он родится. То, чем я становлюсь, скоро пересилит то, чем я была… и ты об этом узнаешь первым. – Это было предостережением. Я услышал невысказанные слова, выговорить которые Флейм не могла: «Беги, Руарт, беги, пока еще можешь. Найди безопасное убежище».

Мое присутствие было дилеммой, которую ни один из нас не мог разрешить. Я мог выдать ее любым из тех способов, которые она назвала, но я не хотел причинять ей вред. Если ее захватят хранители, я сомневался, что они сумеют ее исцелить. Возможно, они ее просто убьют, как убивали собственных оскверненных силвов. Может быть, они и не очень будут хотеть этого, потому что Лиссал – Дева Замка, наследница престола и потенциальная супруга властителя Брета, но в случае необходимости они не поколеблются.

А если я сообщу менодианам, какой от этого будет прок? Я знал, что Райдер мечтал о лекарстве от магии, но это пока только мечтой и оставалось. Менодиане могут решить, что лучше Флейм убить, освободить ее душу, пока она против ее воли не погублена.

Я встал, чтобы мои знаки были более понятными.

«Я никогда не выдам тебя менодианам или хранителям. И вообще никому, кто захочет причинить тебе вред».

Лиссал нахмурилась и села на постели.

– Я чегото не понимаю. Что ты хочешь сказать?

Было так трудно найти слова, которые можно было бы передать человеческими жестами и свистом, но я должен был попробовать. От успеха могла зависеть моя жизнь.

«Мы, дастелцы, были так беззащитны перед всякими опасностями, пока оставались птицами. Даже какаято паршивая сорока могла угрожать нашим жизням. Единственное, что у нас было, – это наша верность. Верность нашим семьям, нашим друзьям, нашей стае – всему нашему народу. Больше мы ничего не имели, и верность для нас означает честь. Без верности друг другу мы бы не выжили. И ты, Флейм, была мне верна, хоть я и был всего лишь птицейдастелцем. Ты никогда не колебалась, хоть и не имела гарантии того, что я когданибудь стану человеком. Так как же я могу бросить тебя, хоть ты можешь никогда больше и не стать силвом? Я буду с тобой, пока один из нас не умрет. И я никогда не причиню тебе вреда и другим не позволю. – Я пожал плечами. – Если ты меня убьешь, так тому и быть».

– А как же мой сын, Руарт? Как я вижу, о нем ты ничего не говоришь. – Она поднялась и подошла ко мне; ее волосы были спутаны, глаза опухли со сна. – Я верю тебе. Но я также верю твоему молчанию – тому, о чем ты не говоришь. Ты убьешь моего сына при первой же возможности.

Я помотал головой, но Лиссал прошла к двери и встала там, глядя в океанскую даль; глаза у нее были отсутствующие. Багровые отсветы дунмагии, лишь изредка пронизанные, как далекими звездами, проблесками голубизны, все еще играли на ее коже. Они стали менее яркими и теперь не мешали мне видеть ее лицо, не мешали замечать малейшие оттенки выражения.

– В день, когда родится мой сын, ты умрешь, Руарт, обещаю тебе это. До того я намерена наслаждаться твоими мучениями.

Я не мог сообразить, что на это ответить. Все еще глядя вдаль, она тихо проговорила:

– Ты думаешь, что Блейз догонит нас, верно? – Я промолчал. – Ей это не удастся, знаешь ли. Ей ведь неизвестно, куда мы отправились. Она ни за что не поверит, что я могу по доброй воле выйти замуж за властителя Брета. Ох, со временем она, конечно, узнает, но тогда будет уже слишком поздно. – Лиссал оглянулась на меня и улыбнулась. – Понимаешь, Мортред открыл мне, как превращать силвов в дунмагов. К тому времени, когда сюда доберется Блейз, а хранители узнают, что происходит на Брете, все они опоздают. Я буду обладать властью, перед которой успехи Мортреда в Криде покажутся детской забавой.

«Что заставляет тебя думать, что ты его превзойдешь?» – знаками спросил я.

Ее улыбка стала шире.

– Дело в том, что я буду пользоваться уже существующей властью, Руарт, светской властью властителя. О, на это потребуется немного больше времени, чем я вначале рассчитывала, изза твоего вмешательства. С помощью Габании и Страси, имея целую команду рабов, я легче добилась бы своего. Мы могли бы нанести… ээ… неприкрытый удар дунмагией. Однако тебе вздумалось убить тех двух сук, а в одиночку мне трудно контролировать так много людей разом. Так что план пришлось изменить… впрочем, это мелочь. Может быть, большая тонкость даже и принесет лучшие результаты. – И Лиссал принялась описывать мне, как собирается подчинить себе правящую династию Брета и ее администрацию.

Я мог только молча слушать. Я не знал, ужасаться ли тому, что она может преуспеть, или бояться, что в случае неудачи она погубит множество невинных.

Немного выше по течению реки смотритель дамбы привел в действие механизм, открывающий ворота. Стена воды ринулась по руслу к заливу. Я услышал ее приближение задолго до того, как увидел возникший из темноты у меня за спиной пенящийся белый гребень. Инженер с Тенкора по имени Гормас Джейдон – по словам моего отца, наш предок по прямой линии – придумал дамбу, которая перекрывала течение реки Ступицы и позволяла воде скопиться за ней. Потом, в момент наибольшего отлива, ворота быстро открывались, и возникала волна, устремляющаяся по заливу в океан. Это заложило основу процветания и Ступицы, и Тенкора. Статуя Гормаса высилась на главной площади Ступицы: дородный человек в смешном наряде с оборочками по моде двухсотлетней давности. Табличка на памятнике не упоминала о том, что Гормас происходил с Тенкора… Но я опять отвлекся.

Я ждал, прислушиваясь к журчанию воды, превращающемуся в шипение, а потом в рев; возбуждение нарастало. Ради него я и жил. Это был наркотик, такой же сильный, как вытяжка из морских звезд, которую курят на острове Китал, чтобы вызвать видения, или яд актинии, благодаря которому жители Южных островов погружаются в галлюцинации. Он давал острое ощущение полноты жизни, он был самой жизнью.

Я удерживал зажженный Джесендой огонек впереди полоза, а сам зажег второй, освещавший волну позади меня. Меня поразило, как легко оказалось снова использовать силвмагию после всех этих лет, когда я сопротивлялся искушению. Магическая сила послушно откликалась на мысленный приказ, нетерпеливо трепетала на кончиках пальцев, как если бы я постоянно питал ее, а не сопротивлялся ее призыву. Я чувствовал, что поступаю правильно.