Александр Михайловский - Батыева погибель

И вот настал момент, когда в сенях его шатра раздались тяжелые шаги множества людей. Сам Юрий Всеволодович, расстроенный всеми этими предыдущими событиями, коротал вечер за игрой в шашки-шахматы с воеводой Еремеем Глебовичем. Пусть это занятие и проклято церковью как сатанинское*, но ведь скучно же, господа, длинными зимними вечерами особенно если князь находится в войске под Коломной, а княгиня с семьей во Владимире.

Историческая справка: * очень долгое время шашки и шахматы считались азартной игрой, а потому были запрещены церковью. В шахматы или шашки спускались не только состояния, но и целые княжества.

Немного испуганный князь поднял глаза на своего воеводу, но тот только пожал плечами – мол, ты не переживай, все будет нормально. А если тебя даже и зарежут, то это будет совсем не больно – чик и ты уже на небесах. Тем временем полог шатра отдернулся и приоткрывший рот от удивления Юрий Всеволодович увидел на пороге своего шатра престранную компанию. Во-первых – там стоял его брат Ярослав Всеволодович. Во-вторых – его сын Александр Ярославич, тот самый, которого он подозревал в организации кампании неповиновения. В-третьих – там был незнакомый мужчина при всех атрибутах княжеской власти и гладко выбритый, как латинянин. Наверняка это и был тот самый заморский великий князь Серегин. В-четвертых – рядом с этими четырьмя князьями стоял православный священник в черной рясе и с большим серебряным православным крестом на груди.

«Будут бить, – испуганно подумал князь Юрий, – и скорее всего ногами. Не стоило мне тогда так жадничать и пытаться помимо Владимирской земли положить в ответ глаз еще и на Рязанскую…»

Посмотрев в сторону воеводы, старый князь увидел, что тот встал из-за столика, за которым они играли, и отошел в сторону, скрестив на груди руки. Знак этот означал, что старый воевода полностью отстраняется от хода событий, предавая судьбу князя Юрия в руки пришедших в его шатер людей и самого Господа Бога Иисуса Христа.

– Покайся, сын мой, – возгласил священник, – признай, что все, что ты делал до сего дня, вело только умножению человеческой алчности к чужому добру и слепой похоти к власти.

– Признаю, – неожиданно даже для себя козлиным тенорком выдал князь Юрий, – и весьма в этом раскаиваюсь.

– В чем ты раскаиваешься, князь Юрий, – презрительно усмехнулся гладко выбритый незнакомец, – в том, что натворил, бросив союзную тебе Рязань на произвол судьбы, или в том, что признаешь этот прискорбный факт?

– Э-э-э, – проблеял озадаченный князь, – раскаиваюсь я в том, что натворил, э-э-э-э, бросив союзную мне Рязань на произвол судьбы, а еще в том, что возжелал свергать с рязанского стола одних князей и возводить на их место других. Смилуйся надо мной и моими малыми детьми, князь-колдун Сергей Сергеевич Серегин – не я так решил, то меня бес попутал, вот тебе истинный крест!

И с этими словами он несколько раз осенил себя крестным знамением, каждый раз болезненно морщась, то ли от внезапно одолевшей его мигрени, то ли от боли в правой руке, которую внезапно прострелил приступ ревматизма.

– Ты кого обманывать вздумал, пес смердящий? – громовым голосом произнес отец Александр. – Покайся, пока не поздно, Юрий, сын Всеволода по прозвищу Большое гнездо, и приготовь свою душу к очищению адским огнем.

– Пощади его, Отче, мы же договаривались, – негромко сказал священнику Ярослав Всеволодович, – брат же он мне, а не чужой человек.

Тот хмыкнул, глядя на начавшего хвататься за сердце князя Юрия.

– Да будет так, – уже тише произнес он, – если ты, великий князь владимирский, передашь отчий стол своему племяннику Александру Ярославичу, а сам примешь постриг и удалишься в дальний монастырь, то адские муки будут отложены до момента твоей смерти по естественным причинам. А там поглядим. Быть может, и загладишь ты свой грех примерным поведением, искренним раскаянием и усердной молитвой. Также в наказание за твое безрассудство все твои дети лишаются своих, нарезанных тобой, уделов, и опека за ними возлагается на твоего брата Ярослава, и свидетелем в том пусть будет присутствующий здесь воевода Иеремей Глебович. Молись и кайся, брат Варсонофий, молись и кайся.

Едва только Юрий Всеволодович поцеловал протянутый ему крест и превратился в брата Варсонофия, Александр Ярославич стал и Великим князем Владимирским. Процесс объединения русских земель в единое монолитное государство начался.

01 января 562 Р.Х., день сто сорок восьмой, Поздний вечер. Византийская империя, Константинополь, Загородное поместье ромейского полководца и государственного деятеля Нарзеса

Зимой вечер наступает рано. Не успели люди отобедать, а за плотно закрытыми ставнями* уже сгущается вечерняя синева и пора зажигать масляные светильники и – о невероятная роскошь! – восковые свечи. Пчелиный воск, привозимый торговцами от антов и куявов, запредельно дорог, и даже из представителей знати далеко не каждый мог позволить себе в доме такие свечи. Но Нарзес мог, а потому наслаждался их ярким, не мигающим и не коптящим светом. Впрочем, и в его поместье свечами освещались только его личные покои, а во всех остальных местах висели обычные светильники, заправленные оливковым маслом** и исправно при этом коптящие и пованивающие.

Примечание авторов:

* хоть стеклянная посуда в античном Средиземноморье и Причерноморье была известна уже несколько сотен лет, до оконного стекла, даже самого примитивного, с листами размером в ладошку, было еще не менее тысячи лет развития технологий.

** не путать с пищевым оливковым маслом высшей очистки, которое настолько дорого, что по карману далеко не каждой семье среднего достатка. В античные времена производилось огромное количество так называемого черного оливкового масла, совсем не очищенного и предназначенного для технических целей. Есть подозрение, что, поскольку источников открытой нефти на территории Византии никогда не водилось, то и знаменитый греческий огонь тоже являлся пиротехнической смесью на основе технического оливкового масла.

Впрочем, и в покоях полководца на стене висела маленькая, чуть помаргивающая огоньком масляная лампадка. Во-первых, это была дань традиции. Во-вторых – вечный (если вовремя доливать масло в сосуд) источник огня для зажигания свечей. И в-третьих – ночное дежурное освещение, хотя бы частично рассеивающее мрак и позволяющее вставшему ночью по нужде хозяину не спотыкаться в темное о мебель, оглашая окрестности громогласными ругательствами.

Впрочем, сейчас в покоях Нарзеса было светло – если не как днем, то все же достаточно для того, чтобы не напрягая глаз читать письмо, невесть как оказавшееся в его опочивальне в то время, пока старый полководец в триклинии не спеша вкушал свой ужин. И без этого дурацкого письма на душе у того было весьма паршиво. На завтрашний день был назначен выезд из города в направлении границы с варварами на нижнем Дунае. Там, в крепости Эгиссос*, одновременно являвшейся базой пограничного дунайского речного флота, Нарзес вместе с посольством планировал пересечь границу, взять в проводники кого-то из местных варваров и уже по контролируемой славянами территории продолжить свой путь в поисках столицы этой Великой Артании.