Гай Кей - Львы Аль-Рассана. Тигана

Он не различал фигур на противоположном берегу, но видел костры, и несложно было понять, насколько к северу от Дейзы их больше, чем здесь, у него за спиной, где его сограждане ждали рассвета.

Почти наверняка — последнего. Саэвар не питал иллюзий, никто из них не питал иллюзий после той битвы у этой же реки пять дней назад. У них было лишь мужество и вождь, чья дерзкая отвага могла сравниться только с отвагой двух его молодых сыновей, находящихся здесь вместе с ним.

Оба были красивые мальчики. Саэвар пожалел, что ему так и не представился случай сделать хотя бы один их скульптурный портрет. Принца он, разумеется, ваял много раз. Принц называл его другом. Нельзя сказать, думал Саэвар, что он прожил бесполезную или пустую жизнь. У него было его искусство, оно давало радость и стимул к жизни, и за него он удостоился признания больших людей своей провинции, даже целого полуострова.

И любовь он тоже знал. Саэвар подумал о жене, а потом о двоих собственных детях. О дочери, чьи глаза открыли ему отчасти смысл жизни в тот день, пятнадцать лет назад, когда она родилась. И о сыне, слишком юном, чтобы позволить ему идти на север воевать. Саэвар вспомнил выражение лица мальчика, когда они расставались. Наверное, такое же выражение было и в его собственных глазах. Он тогда обнял обоих детей, потом долго молча обнимал жену; за эти годы все слова были сказаны уже много раз. Потом он отвернулся, быстро, чтобы они не увидели его слез, вскочил на коня, с непривычки неловко управляясь с мечом у бедра, и ускакал вместе с принцем на войну с теми, кто напал на них из-за моря.

Он услышал легкие шаги за спиной слева, приближавшиеся оттуда, где горели походные костры и голоса сплетались в песне под аккомпанемент сириньи. Саэвар обернулся.

— Осторожно, — негромко крикнул он. — Не то споткнешься о скульптора.

— Саэвар? — прошептал чей-то насмешливый голос. Голос, который он хорошо знал.

— Это я, милорд принц, — ответил он. — Вы можете припомнить другую, столь же великолепную ночь?

Валентин подошел — света было более чем достаточно, и все хорошо видно — и аккуратно опустился на траву рядом с ним.

— Сразу не припомню, — согласился он. — Видишь? Прибывающая Видомни сравнялась с убывающей Иларион. Две луны вместе составили бы одну полную луну.

— Странная это была бы луна, — заметил Саэвар.

— Это странная ночь.

— Так ли это? Изменилась ли ночь из-за того, что мы творим здесь, внизу? Мы, смертные, охваченные безумием?

— С нашей точки зрения, это так, — тихо ответил Валентин, его быстрый ум уже нашел ответ на вопрос. — Мы видим в ней такую красоту отчасти потому, что знаем, что сулит утро.

— А что оно сулит, милорд? — спросил Саэвар, не успев сдержаться. Он почти надеялся, словно ребенок, что у этого черноволосого принца, гордого и милосердного, есть ответ тому, что ждет их на том берегу реки. Ответ всем этим голосам игратян и всем их кострам, горящим к северу от них. И, прежде всего, ответ ужасному королю и чародею Играта и той ненависти, которую он-то без труда пробудит завтра в своих солдатах.

Валентин молчал, глядя на реку. Над головой Саэвара пронеслась падучая звезда, прочертила небо на западе и, вероятнее всего, упала в простирающееся там море. Он пожалел о своем вопросе — сейчас не время взваливать на принца бремя притворной уверенности.

Только он собрался извиниться, как Валентин заговорил размеренным и тихим голосом, чтобы его слова не уносились за пределы их маленького круга темноты.

— Я бродил среди костров, и Корсин и Лоредан делали то же самое, пытаясь утешить солдат, вселить надежду и развеселить их, насколько это в наших силах, чтобы люди смогли уснуть. Больше мы ничего сделать не можем.

— Они хорошие мальчики, оба, — сказал Саэвар. — Я как раз думал о том, что так и не изваял никого из них.

— Мне очень жаль, — ответил Валентин. — Если что-то и останется после нас хоть на какое-то время, так это искусство, например твое. Наши книги и музыка, зелень Орсарии и башни Авалле. — Он помолчал и вернулся к прежней теме. — Они действительно храбрые мальчики. Но им всего шестнадцать и девятнадцать лет, и если бы я смог, то оставил бы их дома, вместе с братом и твоим сыном.

И за это Саэвар тоже его любил: Валентин помнил о его сыне и думал о нем, как и о своем самом младшем из принцев, даже сейчас, в такое время.

На востоке и немного позади них, вдали от костров, внезапно запела триала, и оба замолчали, слушая серебристые звуки. Сердце Саэвара неожиданно переполнили чувства, он боялся навлечь на себя позор слезами, боялся, что их могут принять за слезы страха.

— Но я не ответил на твой вопрос, старый друг, — продолжал Валентин. — Истину легче разглядеть здесь, в темноте, вдали от костров и всех необходимых дел, которыми я там занимался. Саэвар, мне очень жаль, но истина в том, что почти вся кровь, которая прольется утром, будет нашей кровью, и боюсь даже, что она вся будет нашей. Прости меня.

— Мне нечего прощать, — быстро ответил Саэвар так твердо, как только смог. — Эту войну не вы начали, и не в ваших силах было ее остановить или отменить. И, кроме того, может быть, я не солдат, но, надеюсь, и не глупец. Это был лишний вопрос: я сам вижу ответ. В тех кострах, что горят за рекой.

— И в колдовстве, — тихо прибавил Валентин. — Больше в нем, чем в кострах. Мы могли бы отбить более многочисленные силы, даже измученные и страдающие от ран после сражения на прошлой неделе. Но с ними сейчас колдовская сила Брандина. Лев явился собственной персоной вместо детеныша, и поскольку детеныш мертв, утреннее солнце должно увидеть кровь. Может быть, мне следовало сдаться на прошлой неделе? Сдаться мальчишке?

Саэвар повернулся и изумленно посмотрел на принца при смешанном свете лун. На несколько секунд он потерял дар речи, потом вновь обрел его.

— После того как мы сдались бы, — решительно проговорил он, — я бы пришел во Дворец у Моря и разбил все ваши скульптурные портреты, которые когда-то сделал.

Через мгновение он услышал странные звуки. Он не сразу понял, что Валентин смеется, потому что такого смеха Саэвару никогда еще не доводилось слышать.

— Ох, друг мой, — наконец сказал принц, — мне кажется, я заранее знал, что ты это скажешь. Уж эта наша гордость. Наша ужасная гордость. Хотя бы это будут о нас помнить после того, как нас не станет, как ты думаешь?

— Возможно, — ответил Саэвар. — Но помнить будут. Единственное, что я знаю наверняка, это то, что нас будут помнить. Здесь, на полуострове, и в Играте, и в Квилее, даже на западе, за морем, в Барбадиоре и Империи. Мы оставим след.

— И мы оставим наших детей, — сказал Валентин. — Младших. Сыновей и дочерей, которые будут нас помнить. Наши жены и отцы будут учить их, и когда дети вырастут, узнают о битве на реке Дейзе, о том, что здесь произошло, и даже больше — чем мы были в этой провинции до падения. Брандин Игратский может уничтожить нас завтра, может разрушить наш дом, но он не сможет отнять наше имя и память о том, какими мы были.