Артур Дойль - Письма Старка Монро.

— Не глупи, Виолетта!

— Говорят тебе, брось ее сейчас же.

— Да оставь ее в покое.

Она мгновенно выхватила у него изо рта папиросу и бросила в камин.

— К чему это? У меня все равно их полный портсигар.

— Я выброшу их все.

— Ну ладно, я не буду курить. Дело вот в чем, дорогая Виолетта, ты не должна более говорить про это. Бывают вещи возможные, бывают и невозможные. Это — вещь безусловно и окончательно невозможная. Мы не можем вернуться к прошлому. С ним покончено навсегда.

— Тогда зачем же ты пришел сюда?

— Сказать тебе «прощай».

— Простое платоническое «прощай»?

— Конечно.

— В отдельном кабинете у Мариани?

— Почему же нет?

Она с горечью рассмеялась:

— Ты всегда был немножко сумасшедшим, Франк.

Он с серьезным видом облокотился на стол.

— Слушай, Виолетта. Вероятно, мы не увидимся больше.

— Мне кажется, это зависит не только от тебя, но и от меня.

— Я хочу сказать, что отныне мне не следовало бы более встречаться с тобой. Если бы ты была не совсем такой, какая ты есть, это было бы легче. Но такие женщины, как ты, не забываются. Это невозможно. Я не могу вернуться к прошлому.

— Очень сожалею, что так рассердила тебя.

В ее голосе звучала ирония, но он не обратил на это внимания.

— Мы были хорошими друзьями, Виолетта. К чему нам расставаться врагами?

— К чему нам вообще расставаться?

— Не будем говорить об этом. Смотри, пожалуйста, на вещи так, как они есть, и лучше помоги мне сделать то, что нужно, потому что ты знаешь, что мне нелегко. Если бы ты была доброй, славной девушкой, ты, как всякий другой товарищ, пожала бы мне руку и пожелала бы счастья. Ты ведь знаешь, что я поступил бы именно так, если бы ты выходила замуж.

Но Виолетту не так легко было умиротворить. Она молча пила чай, только изредка вставляя отрывистые замечания, но глаза метали молнии и предвещали бурю. Вдруг она вскочила и в одно мгновение очутилась между дверью и стулом, на котором сидел Франк.

— Довольно этих глупостей, — проговорила она. — Не думай, что ты так легко отделаешься от меня. Ты был моим и ты моим и останешься!

Франк сидел, опершись руками о колени, и беспомощно смотрел на нее.

— О боже мой! Неужели ты собираешься снова начать все это?

— Нет, — отвечала она с сердитым смехом, — этого я не собираюсь делать. Но я не из тех женщин, которые легко отдают завоеванное. Ты можешь говорить все, что тебе вздумается, но сделать это будет не так-то легко, мой милый мальчик. Я знаю тебя гораздо дольше, чем она, и ты останешься моим, или я подниму такой шум, что ты не возрадуешься. Тебе хорошо сидеть тут и проповедовать, но это не поможет, Франк. Так легко ты не отделаешься.

— С чего ты так рассердилась, Виолетта? Неужели ты думаешь выиграть этим?

— Я люблю тебя, Франк, люблю, может быть, именно настоящей любовью. И я не отпущу тебя. Если ты будешь мне противиться, то даю слово, тебе несладко будет жить в Уокинге!

Франк угрюмо смотрел в свою чашку.

— К тому же что это вообще с тобой сделалось? — продолжала Виолетта, положив ему на плечо свою руку. — С каких это пор ты набил себе голову высоконравственными идеями? Когда я видела тебя в последний раз, ты, помнится, был так же весел, как и все другие. Теперь же, судя по твоим словам, приходится думать, что человек перестает жить, как только женится. Кто изменил тебя так?

— Я скажу тебе это, — сказал он, подняв на нее глаза. — Меня изменила моя жена.

— Черт с ней, с твоей женой!

В его глазах мелькнуло что-то новое, еще невиданное ею.

— Довольно! — сказал он резко.

— О, я вовсе не хочу ей ничего худого. Но каким образом удалось ей вызвать в тебе эту удивительную перемену?

Мысль о Мод смягчила Франка.

— Если бы ты только знала, какое благотворное влияние она оказывает на меня, как она деликатна не только в словах, но в самых задушевных своих мыслях, как она прекрасна и чиста, ты поняла бы, что одна мысль об измене ей внушает мне отвращение. Когда я думаю о том, как она сегодня утром сидела за завтраком, такая любящая и такая невинная…

Будь он менее красноречив, он был бы менее откровенен.

Виолетта вдруг вспыхнула.

— Невинная! — воскликнула она. — Такая же невинная, как и я.

Франк вскочил, и глаза его засверкали:

— Молчи! Как ты смеешь оскорблять ее. Да ты не достойна произносить ее имя!

— Я приеду в Уокинг, — проговорила Виолетта, задыхаясь.

— Можешь ехать к самому дьяволу, — сказал он и, позвонив, спросил счет. Она с изумлением смотрела на Франка. Для нее это был совсем новый человек, который ей нравился даже более, чем прежний.

— Я не шучу, — прошептала она, когда они уже спускались по лестнице. — Даю тебе слово, что я приеду в Уокинг.

Он не обратил внимания на ее слова и, не простившись с ней, быстро вышел на улицу. Дойдя да угла, Франк обернулся и взглянул на нее. Она стояла у подъезда, высоко подняв гордую голову, в то время как управляющий громким голосом звал извозчика. Кросс повернулся и быстро подошел к Виолетте.

— Прости, если я оскорбил тебя, — сказал он. — Я говорил слишком резко.

— Хочешь теперь задобрить меня, — насмешливо ответила она. — Все равно я приеду в Уокинг.

— Это как тебе будет угодно, — сказал он, помогая ей сесть на извозчика.

Мы снова в той же маленькой светлой столовой, все так же весело играют лучи солнца на серебре посуды, все — по-прежнему, и даже разогреть тарелки Джемима снова забыла. Мод задумчиво сидела у стола и изредка вопросительно взглядывала на мужа, который угрюмо ел свой завтрак. На душе у Франка происходила борьба между совестью и инстинктом; инстинкт — это крепкая консервативная сила, между тем как совесть — это выдумка последних дней, и поэтому легко предугадать, кто из двух возьмет верх.

Франк находился в нерешительности относительно того, рассказать ли Мод про свое свидание с Виолеттой или нет. Если она действительно собирается привести в исполнение свою угрозу, то, конечно, было бы лучше предупредить Мод, но возможно, что его увещевания подействуют, когда ее раздражение уляжется. К чему идти навстречу беде? Если она приедет, ничто из того, что он может сказать, не предотвратит ее. Если она не приедет, тогда нет надобности и говорить что-либо. Совесть подсказывала, что лучше рассказать все жене, инстинкт же говорил, что хотя Мод отнесется ко всему этому мягко, это все же отравит ее мысли и будет грызть ее сердце. И, может быть, на этот раз инстинкт был лучше совести. Не будь так любопытна, ты, молодая жена! А ты, молодой муж, не будь откровенен в своих воспоминаниях с ней. Есть вещи, которые можно простить, но забыть — никогда! Лучшее, что есть на свете, — сердце любящей женщины, — слишком нежно для того, чтобы разбивать его вульгарными воспоминаниями. Ты принадлежишь ей, она — тебе. Будущее связано с вами обоими. Оставьте же прошлое в покое.