Збигнев Ненацкий - Я - Даго

Закончив говорить, он увидал, что тевтонец умер. И тогда стало ему стыдно за свое бахвальство. Он вскочил на своего коня, схватил поводья запасной лошади и, ведя за нею белого жеребца, снова углубился в лес…

Теперь же, спустя четыре дня после тех событий, он сидел в тени старого бука и, отдыхая после поединка с Виндосом, глядел на другой берег Реки Забытья, где проживали многочисленные народы, погруженные во мраке исторических событий. Может и права была Зелы, говоря, что в каждом человеке, в котором течет кровь спалов, вечно торчит заноза стремлений к великим свершениям. Он не желал смерти этих людей, белого жеребца ему хотелось только купить. Их погубила лишь жадность и стремление к убийству. Ведь сколько воинов, остающихся на службе у крупных господ и непрестанно с кем-нибудь воюющих, просыпались однажды с такой вот жаждой убийства? Уже несколько лет дорога, по которой шел Даго, была покрыта телами убитых им противников. Он убивал, поскольку это надо было делать. Убивал, ибо в противном случае сам потерял бы жизнь. И всегда он прислушивался к себе, не пробуждается ли в нем то страшнейшее чувство удовольствия от самого убийства, из-за чего частенько дарил своим соперникам жизнь. Даго был охвачен чем-то гораздо более сильным странным, сладостным чувством, вызывающим впечатление вечной ненасытности — желанием властвовать, жаждой власти. Оно было сильнее даже кровной связи или родительской любви, самых крепких клятв или чувства благодарности. Ведь разве под Фонтенуа-эн-Пульс не столкнулись с собою три родных брата: Людовик, Лотар и Карл лишь затем, что каждый возжелал иметь императорский венец? Жажда власти заставляла безжалостно сражаться и убивать даже жену, мать, отца или сына, но она же учила так же прятать меч в ножны и проявлять милосердие. Первым жестом повелителя должна быть миролюбиво поднятая рука, в то время как вторая должна хватать нож. Так делал император Карл. Но потом внуки разодрали его громадные владения на части, поскольку каждый был отравлен желанием властвовать. Он, Даго, тоже возжелал овладеть белым жеребцом, после чего бросил золотую цепь. И только после этого — убил. Потому-то и не беспокоила его смерть этих саксов. Человек, желающий стать повелителем, должен научиться забывать о трупах на своем пути. Правитель должен иметь сотни глаз и сотни ушей; даже каменные стены могут рассказать о чьем-нибудь предательстве либо о чьей-то дружбе.

Кто-то донес Людовику Тевтонскому о том, что Даго полюбил сварливого его сына Карломана и тайно побратался с ним. Тогда они сказали друг другу, что если Карломан станет императором, он, Даго, подчинит себе народы за рекой Альбис и станет их королем. Но чей-то язык доложил об этом Людовику. Вот потому-то граф Фредегар и приказал подать яд Даго посредством красивой монашки Рыхильды. Как жаль, что этот сакс издох с распоротым брюхом. Он отнес бы Людовику и Карломану известие, что Даго, живой и здоровый, в одиночку направился на восход солнца, чтобы пробудить спящие народы и стать их повелителем, подобно тому, как много лет назад сделал это Моймир. Разве не для этого готовил его Главный Конюший, Василий? Чем живущие за рекой Вядуей народы были хуже тех, что жили дальше к югу и позволили объединить себя в Великую Мораву? За Вядуей, до самой реки Висулы дремлет множество великанов. Кто же иной может пробудить их к жизни и ввести в историю, если не он, Даго, сын великана Бозы из рода спалов?

Долго не имел он какого-нибудь имени, пока, наконец, бабка не сказала, что ему исполнилось семь лет — настала пора вступать в мир мужчин и получить имя. Быть может, даже такое, какое носил Дед, хозяин всего рода Землинов. Ему очень хотелось, чтобы ему подстригли его почти белые волосы, такие же длинные как у девушек. Ведь он умел уже так много: ловил рыбу на костяной крючок, метко стрелял из маленького лука и упражнялся попадать в цель камнем из пращи. Бабка начала готовиться к постриженному пиру, сытила мед, пекла ржаные лепешки и откармливала каплунов.

И как раз именно тогда случилось нечто, совершенно изменившее его жизнь. Перед их домом, покрытым камышовой стрехой, на ограниченном палисадом дворе, где копались в навозе куры и каплуны, на глазах у множества мужчин его рода — сын брата его отца, старше его на пять лет, захотел отобрать у него костяной крючок для ловли рыбы. Семилетний ребенок схватил старшего на пять лет парнишку, поднял его и бросил на землю, как будто это была деревянная колода. Никто из видевших это не издал радостного или там удивленного крика, лица мужчин и женщин нахмурились, и в глазах собственного отца увидал он ненависть. Бабка же сказала, что пострижин не будет.

В тот же вечер услыхал он, как отец его ссорится с дедом. Отец хотел убить сына, но все решала воля хозяина. «Зимой мы продадим его купцам за железное орало, — решил Дед. — Теперь же пускай пасет коров на лугу между Черным Бором и болотом, в котором утонул Боза.» И мальчишка буквально затрясся от ужаса, потому что — хоть трава в том месте была самая буйная никто там не выпасал скотину, потому что в Черном Бору завела себе логово волчица. Кроме того, и сам Черный Бор был страшным местом. Говорили, что уже много веков никто просто так не осмеливается войти в его чащобу. Там лежали поваленные огромные деревья, те же, что еще росли, сплелись ветвями и стволами будто в страшной муке. А в самой средине Черного Бора росло, якобы, дерево, согнутое книзу будто натянутый лук, и толстенный дуб, у самой земли расщепленный молнией. Если кто из рода Землинов заболевал, один только Дед мог провести такого в Черный Бор чтобы трижды обвести под ветвями этого дерева и пропихивал сквозь разорванный молнией ствол могучего дуба.

На утро от большого коровьего стада были отделены три самые худющие нетели, и мальчишке было приказано погнать их на луг меж Черным Бором и болотом. «До первых заморозков они должны стать жирными, иначе я тебя прибью, — заявил отец. — Дома тебе появляться нельзя. О пропитании будешь заботиться сам, равно как и о чем-нибудь теплом на ночь. Посему даю тебе нож, кресало и трут.»

Мальчик не спрашивал, за что ему такая суровая кара. Ребенок не имел права говорить, если его не спрашивали. Ребенок был вроде вещи, вроде глиняного горшка, который можно разбить одним пинком. Впрочем, даже глиняный горшок в семействе Землинов был чем-то более ценным. Вот почему мальчишка без слова взял свой лук и несколько стрел с костяными наконечниками, отравленными чемеричным ядом. Как был, как спал и ходил — в коротковатой льняной рубашке, перепоясанной лыковой веревкой — погнал он коров далеко от дома, так как никакого другого выхода у него и не было. Если бы не Дед, отец убил бы его, так что нужно было скрыться с глаз.